Иду на вы (СИ)

-Ежели извернётся...-пробурчал Фома под нос, и указав посохом за Ушу, молвил в полный голос.-Искоростень возведён был разумно, и стены его прочны, а всё же, с Новым Римом ему не сравниться. Пусть тем войском, что у нас теперь за спиною, мятежным градом не овладеть, однако коль нашлась уловка для Константинополиса, неужто не не отыщется и для Искоростеня?

-Умом пораскинуть, так отыщется.

-Ты искушён в битвах и умудрён годами. Почему не отыщешь? Почему не послужишь своей княгине?

-А, сам-то что ж ничего не измыслил?-прищурился дядька в ответ.-Тоже ведь воин, да не из простых, поди. Иль нурманов бы испросил. Хоть нет меж нами лада, но Свенальда напрасно поносить мне негоже. Он рождён воеводою - когда отважен, когда осторожен, а коварен во всякое время. Отчего ж ты ко мне пришёл?

-Ты - русин,-монах очей не отводил. Глядел, как и молвил, прямо.-Тебе лучше иных ведомо как одолеть мятежных древлян. Они и по крови, и по духу тебе словно...

-Словно братья,-не дал ему досказать Осмуд.-Эх, Фома, то-то и оно! Мы древлян воюем, а усобица меж братьями ворогу слаще мёда! Столько уж обид друг на дружку накопили, того и гляди позабудем с чего началось. А, покуда мы тут в Полесье будто псы сваримся, как бы в Киев из Степи гости не пожаловали. Разум у Ольги ясный, да видать месть его дурманит!

-Полно, воин!-возмутился Фома.-Не у тебя ли самого разум помутнел?! Неужели не видишь, что теперь уж не местью единой Ольга движима? Земли она под свою руку собирает. Это ли не благо для Киева?

-Ромеи мечом под свою руку сколь земель взяли? И, где они ныне? Вы же греки первые и откололись. А, теперь сами не ведаете как свои удержать. Не железом земли собирать надобно, и не серебром даже, но согласием. Тогда, глядишь, впредь не рассыпятся.

-Мятежу должно быть подавлену,-заупрямился грек,-Хотя бы в назидание прочим.

-А-а-а,-Осмуд в сердцах, рубанул ладонью воздух.-Тут нам, Фома с тобою не сладить. Ответь-ка лучше, не Ольга ли тебя с такими речами ко мне отослала?

-Не она. Сам напросился.

-Почто? Ежели разузнать каким лукавством Мала обороть, так не ведаю.

-А, знал бы - присоветовал?

Осмуд смолчал.

-Ладно,-не стал допытываться монах.-За другим я шёл. Княгиня сказывала, будто ты противился этому походу. Да, и поныне продолжаешь. Теперь вижу - не обманулась она.

Не удержавшись, дядька залился смехом. После же молвил с улыбкою:

-Чудной вы народ, греки! Всё-то тщитесь тайное отыскать, хоть бы и там, где его отродясь не бывало. Чего окольные речи заводил? Спросил бы прямо - я б тебе прямо ответил, о чём и без того всякому воину ведомо.

-То-то и оно, что всякому,-невесело отозвался Фома.-А в дружине тебя почитают да слушают. Коли впредь княжья воля не по нраву, не по душе тебе придётся, не случится ли так, что ратники против Ольги копья повернут?

Осмуд пригладил усы и покачал головою, будто стряхивая веселье.

-Наши князья - не базилевсы,-отвечал он.-Потому, не владеют нами, но правят. Ты давеча вопрошал, отчего княгине не послужу. Оттого, что служу Киеву, руси, Правде. И, ежели княжья воля с Правдою расхожа, молчать не стану. Поход на древлян не праведен, и о том не таясь скажу хоть тебе, хоть Ольге, хоть девке её Чаруше. Однако, смуты в дружине не допущу ни теперь, ни впредь. Не ради Ольги, но Святослава да Киева ради. Смута Киеву погибель несёт. Ныне же моё дело - не в том, чтобы Мала с древлянами кривдою извести, а в том, чтобы княжича в Правде выпестовать!

Дядька умолк. Не нарушал тишины и Фома, обременённый нелёгкою думой. В сей миг припомнился ему ясно, будто вчера было, последний вечер в Константинополисе, его келья в Студийской обители да видимые из окна позолоченные закатом тихие воды Пропонтиса, что раскинулся сразу за кипарисовой рощей.

В тот вечер к нему, простому иеромонаху[87], пожаловал с напутствием сам архимандрит Фотий[88] - свидетельство того, сколь пристален обращённый в сторону Киева взор Истинной Церкви. Важность предстоящего служения в землях варваров, наполняла сердце Фомы греховною гордыней, но и она не мешала ему внимать наставлениям архимандрита. Фотий же, по своему обычаю, вёл речь, как умел лишь он - смирено да негромко, но так, однако ж, что всякое изреченное им хоть в мирной келье, хоть на бурливой площади слово отзывалось колоколом в душах и подобно печати врезалось в разум.