Игра слов. Практика и идеология художественного перевода

Не думаю, что это лексика, которой сама переводчица обыкновенно пользуется в быту; возможно, предыдущая книга, над которой она работала, была написана от лица школьника и она просто забыла переключиться на голос немолодого образованного англичанина, очень похожего на самого Барнса. Оригинал не дает никакого повода выходить из относительно нейтрального стиля со средним индексом разговорности и капелькой характерной для этого автора иронии.

В случае с М-книгой настроиться на чужой голос бывает сложнее, особенно если различие между автором и рассказчиком не очевидно. Проиллюстрирую это примером из другого рассказа, маленький фрагмент которого мы тоже разбирали раньше, – “Харрисон Бержерон” Курта Воннегута. Вот как начинается этот рассказ:

The year was 2081, and everybody was finally equal. They weren’t only equal before God and the law. They were equal every which way. Nobody was smarter than anybody else. Nobody was better looking than anybody else. Nobody was stronger or quicker than anybody else. All this equality was due to the 211th, 212th, and 213th Amendments to the Constitution, and to the unceasing vigilance of agents of the United States Handicapper General.

Some things about living still weren’t quite right, though. April, for instance, still drove people crazy by not being springtime. And it was in that clammy month that the H-G men took George and Hazel Bergeron’s fourteen-year-old son, Harrison, away.

It was tragic, all right, but George and Hazel couldn’t think about it very hard.

Можно подумать, что повествование ведет сам автор. Но если присмотреться к тексту повнимательнее, мы убедимся, что это не так. Сразу настораживает обилие разговорных оборотов: every which way,

вся первая фраза второго абзаца, April drove people crazy… Но главное – позиция рассказчика по отношению к происходящему. Жутковатое будущее, где все равны, он описывает спокойно и даже одобрительно. Это хорошо видно по последней фразе отрывка, в которой явственно сквозит равнодушие. “Ясное дело, трагедия” – а за этим слышится: “Ну подумаешь, посадили сына”. Лексика и вся его манера рисуют образ вполне консервативного и всем довольного обитателя того самого будущего, о котором он говорит, – кого-то, очень похожего на Джорджа Бержерона, смирившегося со своей участью и покорно сносящего государственный террор. Это нужно Воннегуту для усиления сатирического эффекта, а потому и переводчику необходимо имитировать этот простецкий тон, лишенный всякого намека на возмущение или сарказм. Одна из версий перевода такова:

Был год 2081-й, и в мире наконец воцарилось абсолютное равенство. Люди стали равны не только перед Богом и законом, но и во всех остальных возможных смыслах. Никто не был умнее остальных, никто не был красивее, сильнее или быстрее прочих. Такое равенство стало возможным благодаря 211, 212 и 213-й поправкам к Конституции, а также неусыпной бдительности агентов Генерального уравнителя США.

Однако в мире по-прежнему не все ладилось. Апрель, к примеру, до сих пор сводил людей с ума отнюдь не весенней погодой.

Именно в этот ненастный месяц уравнители отняли у Джорджа и Хейзел Бержерон их четырнадцатилетнего сына Гаррисона. Трагедия, конечно, но Джордж и Хейзел не могли долго переживать на этот счет. (Пер. Е. Романовой)