Икс. Место последнее

– Мы уходим, – сказал он и пошел в прихожую. Только открыв входную дверь, Линус заметил, что Хенрик за ним не пошел. Он раздраженно покачал головой и вернулся в гостиную, где Хенрик изучал клочья пыли на полу. – Я сказал, мы уходим. Это означает, что мы уходим.

Хенрик посмотрел на него так, словно хотел что-то сказать, но не решался. Линус поманил его рукой:

– Выкладывай. Сразу.

– Ну, это самое… может, я тоже смогу здесь жить?

– Где?

– Здесь. На диване.

На секунду Линус задумался и увидел расклад, который его устраивал. Он сказал:

– Ладно. Но тогда тебе придется стать Золушкой.

Глаза Хенрика сузились. Сложно придумать что-то еще более унизительное, чем быть принцессой из диснеевского мультфильма. Он снова недовольно нахмурил брови и помотал головой.

– Что значит Золушкой? Не хочу я быть Золушкой.

– Ладно. Больше не хочешь быть моей сучкой? Если ты будешь здесь жить, тебе придется делать уборку. Мыть посуду. Стирать. Готовить.

– Я не умею.

– Что не умеешь?

– Готовить.

– А остальное? Умеешь?

– Наверное.

– Отлично. Сейчас я пойду домой, вернусь через несколько часов. И когда вернусь – здесь будет убрано. Идет?

Хенрик пожал плечами, но всем своим видом показывал, что все это ни разу не нормально. И все же ответил:

– Пожалуй.

– Ладно. Увидимся.

В последней попытке сохранить хоть какое-то достоинство Хенрик скорчил гримасу отвращения и спросил:

– И где мне взять чертов пылесос?

– Хенрик. Если ты его поищешь, то наверняка найдешь. Вместе с гребаной шваброй и долбаной тряпкой.

И Линус направился к входной двери, напевая рабочую песню мышей из старой «Золушки».

11

Поворачивая ключ в замке, Линус услышал, как мама, шаркая тапками, бежит к двери. Когда он открыл дверь, Бетти стояла в прихожей, лицо ее было пунцовым, руки сложены на груди. Под широко раскрытыми глазами виднелись темные круги, зрачки, словно лазерные прицелы, бегали по его лицу.

– Где же ты был? А? Где ты был?

– На улице.

Бетти зажмурилась от боли, и морщинки в уголках глаз стали резче.

– Знаю, что на улице! – Ее шепот срывался на крик. – Но что ты там делал? Почему не позвонил? Ты понимаешь, как мы с папой волновались? Как ты можешь с нами так поступать? Ты настолько нас ненавидишь?

Слишком много вопросов, на которые так просто не ответить. Линус сбросил кроссовки и, не снимая куртку, прошел в гостиную, где в коляске сидел папа с искаженным, непонятным выражением лица. За спиной продолжала шипеть Бетти, ее лицо было так близко, что Линус шеей чувствовал ее дыхание.

– Мы не могли спать, не могли есть, думали, ты уже мертв. Ты же всегда звонишь, почему сейчас не позвонил, я думала… думала…

Мамин голос оборвался, и она расплакалась. Что-то сдавило Линусу виски, все вокруг ощущалось таким вязким

, словно каша, через которую надо пробираться, вместо того чтобы четко и бесстрастно принимать решения, на которые он теперь был способен. Линус кивнул папе, вышел на балкон, положил руки на перила. К счастью, мама за ним не пошла.

Смеркалось, рекламные щиты на крышах рядом с Норртуллем стали ярче в темноте и словно кричали еще громче. Линус схватился за алюминиевые перила.

Пошла движуха. Началось.

Он снова вспомнил, как стоял здесь несколько недель назад. Насколько все изменилось, насколько изменился он сам. Нынешний Линус был грузнее, мрачнее. Лучше. Он обернулся.

Родители смотрели на него из гостиной. Сквозь окно они ему виделись словно фигурки в аквариуме, два грустных экземпляра вида Homo sapiens, выставленные на обозрение. Папин перекошенный рот, мамины заплаканные глаза. Как в прошлый раз, Линус попытался испытать к ним нежность, и это даже наполовину удалось, поскольку он им сочувствовал.

Мрак, поселившийся в его теле, был свойственен и папе, хотя он не мог действовать, исходя из этого. В маме мрак тек расплывчатыми струйками, словно тень колючей проволокой опутывала ей внутренности. Тот же мрак, что и у него, только выражался он столь жалким образом. Вот на чем основывалось его сочувствие.

Линус вошел в гостиную, опустил руки, показал ладони, а затем сказал:

– Сожалею, если заставил вас волноваться. Я не хочу, чтобы вы переживали, и прошу у вас прощения.

Бетти собиралась что-то сказать, но закрыла рот и взглянула на мужа – он смотрел на нее с таким облегчением, какое только могли выразить его глаза. Линус подошел еще на шаг ближе и продолжил:

– Знаю, как вам трудно, как вы стараетесь. Я не всегда был тем сыном, которого вы заслуживаете, поэтому простите меня. Я вас люблю.

Когда эти слова, которых Линус никогда не произносил, из него вырвались, он обнаружил, что, во-первых, сказать их было легко, а во-вторых, по большому счету, это правда. Слова – лишь звуки, которые издает тело для достижения определенного эффекта, но менее правдивыми они от этого не становятся. Почти. Он не был уверен, что любит мать, но сочувствовал ей, и этого вполне достаточно.