Иллюзия закона. Истории про то, как незнание своих прав делает нас уязвимыми

Но таковы были условия его контракта. Королевский банк Шотландии не предусмотрел никаких снижений пенсии по результатам его работы, и мировое соглашение, обеспечившее его уход, сохранило его контрактное право на полную сумму при досрочном выходе на пенсию (4).

По мере того как росло возмущение в СМИ, росло и давление на правительство, от которого требовали предпринять шаги для исправления этой несправедливости. Призывы к благородству сэра Фреда, умоляющие его добровольно отказаться от части пенсии, сменялись угрозами в поисках способов возврата денег юридическим путем, пока министры быстро не поняли, что таковых не существует (5).

Затем на сцену вышла лидер палаты общин и заместитель лидера Лейбористской партии Гарриет Харман. В интервью Эндрю Марру на BBC 1 марта 2009 года миссис Харман спросили, какие действия может предпринять правительство для отмены пенсии, и она ответила: «Сэр Фред Гудвин не должен рассчитывать на то, что он будет жить на 650 тысяч фунтов стерлингов в год, потому что этому не бывать…. Премьер-министр сказал, что это неприемлемо, и поэтому это не будет принято. Эту сделку, может, и одобряет обычный суд, но суд общественности с ней не смирится, и именно тут в дело вступает правительство» (6).

Миссис Харман, квалифицированный солиситор, была не единственной, кто присягнул на верность суду общественного мнения, а не неудобным законным судам. Бывший заместитель премьер-министра Джон Прескотт сказал в программе «Сегодня» на радио BBC 4: «Если он отказывается вернуть [пенсию], правительство должно забрать ее у него – пускай подает на нас в суд». Представитель казначейства от либерал-демократов Винс Кейбл выступил с аналогичным предложением, заявив, что правительству следует в одностороннем порядке ограничить размер пенсии до 27 тысяч фунтов в год (7). «Никто не спорит с тем, что сэр Фред Гудвин должен быть лишен своей пенсии, – заявил мистер Кейбл. – Вопрос лишь в том, как этого добиться на практике» (8).

Между тем, хотя и мало кто симпатизирует высокомерному, некомпетентному Гудвину, которому грозила потеря многомилионной пенсионной кубышки, конституционная значимость заявлений миссис Харман осталась без внимания. Перед нами был министр, прямо призывающий правительство вмешаться, чтобы отменить контрактные юридические обязательства; неправильно применить закон в отношении человека, посчитав его слишком непопулярным, чтобы заслуживать защиты. Это был плевок в лицо устоявшемуся принципу, согласно которому верховенство закона требует, чтобы все мы – от Короны до простых граждан – подчинялись демократически установленным законам страны, принятым парламентом, истолкованным и примененным независимыми судами.

Когда премьер-министра спросили насчет того, что заместитель лидера его партии, очевидно, подписалась под новой доктриной незаконных действий, его пресс-секретарь не дал премьер-министру ответить, заметив: «Очевидно, что мы связаны принципом верховенства закона» (9) – со всей искренностью подростка, бормочущего «простите, я больше так не буду». Больше ничего на этот счет сказано не было.

Не прозвучало никаких искренних оправданий или объяснения принципа верховенства закона, никаких явных официальных заверений в том, что Суд общественного мнения на самом деле не стал независимым дополнением к нашей правовой системе. Как сказал мистер Кейбл, «вопрос только в том, как этого добиться на практике». Про закон почему-то все позабыли. Те возражения, которые прозвучали, были сделаны не более чем на публику – так, депутат от консерваторов Борис Джонсон обвинил миссис Харман в «левацком безумии» (10).

Отсутствие возмущения, я бы предположил, объясняется тем, что подразумеваемая первостепенность суда общественного мнения не является чем-то новым. Миссис Харман правильно рассчитала, что это примитивное воззвание к нашим худшим инстинктам обернется большей политической выгодой, чем трезвое и аргументированное объяснение того, как важно, чтобы перед законом все были равны, – несомненно, потому, что она видела, как успешно ее предшественники и современники справлялись со сложными юридическими делами, беззаботно бросая под автобус принцип верховенства закона. Когда сталкиваешься с трудным делом, касающимся глубоко непопулярного или неприятного человека, вряд ли удастся заработать много очков, напоминая общественности про наши первостепенные принципы. Вместо этого создается видимость – с молчаливого согласия наших ставленников и под влиянием СМИ – наличия простого решения: мы просто сделаем исключение для этого конкретного человека. Особое отношение становится не просто оправданным, но и необходимым.

Перед законом все равны