Имитируя визг

Глава 10

— Вот так встреча, — сказал мент. Тот самый, что пытал меня в институте. Ох, как он мне не нравится! Лучше бы прислали ту опергруппу, что в моем подъезде посылку вскрывала. Вот ведь веселые оказались ребята! Впрочем, потому их, видать, и не посылают на серьезные происшествия.

— Где она? — вопросительно взвизгнул второй, обращаясь почему-то ко мне. Как будто бы я знала, о чем речь.

— Кто?

— Экологичка ваша!

— А-а, вот вы о ком. В последний раз Руслановну я видела в больнице.

— Слава всевышнему! — подпрыгнул опер и хлопнул в ладоши. — Забрали-таки! Ее куда, в нашу местную или прямиком в Кащенко?

— Да нет, что вы. Мы с ней навещали пациентку.

— Блин, какая жалость! — стукнул он кулаком по ладони другой руки, выражая этим жестом величайшую скорбь за невосторжествовавшую справедливость.

— Вернемся все же к опросу, — ледяным тоном произнес первый.

Я закатила глаза. Еще полчаса назад я была не способна на такие чувства, как гнев, негодование, ярость, раздражение. Я просто тупо смотрела на истекающее кровью тело, которое совсем недавно было моим приятелем, будучи не в состоянии самостоятельно избавиться от охватившего меня оцепенения, которое бы длилось бесконечно, если бы ребята не вернулись с «охоты» с пустыми руками и не заметили моего ступора возле лодки. Меня кто-то дернул за плечо, я зажала рот рукой и начала медленно приседать, так как больше не было сил на то, чтобы держаться на ногах, и жалобно скулить, так как не было сил на то, чтобы заорать. Наконец кто-то додумался вызвать по мобильному полицию. До сей минуты я не проронила ни слова, пребывая то ли в шоке от увиденного, то ли в скорби из-за утерянного. Когда умирает человек, это всегда большая потеря. Это отчетливо понимаешь, когда никто больше не печет тебе пирожки (допустим, бабушки), никто не дарит тебе духи, мистическим образом угадывая твой вкус (допустим, подруга или мама), тебе не дарят больше цветы, не целуют и не заставляют чувствовать себя счастливой (жених или муж), наконец, никто больше на этом свете не будет так вкусно готовить мясо и утверждать, что он тренер, когда на самом деле — набивальщик. Раньше мне это казалось ироничным, теперь — печальным и жутким.

И вот все негативные эмоции вернулись ко мне и выплеснулись наружу.

— Вы понимаете, что у меня друга убили?! Я видела, как кровь с ошметками кишок капает в ту же лодку, в которой он и лежал! Как вы смеете о чем-то меня спрашивать?!

— Кстати, откуда лодка-то? — вовсе не смутился он от моих нападков. — И как она оказалась в лесу? Непорядок, граждане.

— Я ничего больше не скажу без своего личного агента из Следственного Комитета. Вам понятно?

— Че сказала? — нахмурил второй брови. — Как это понимать? Че за агент такой?

— Акунинский Борис Николаевич, — нарушила я свое слово, решив пояснить.

— Это хто, Вован? — Это не опечатка. Он так и сказал «хто», вместо «кто». Деревня.

— Следователь-важняк, — ответил тот. Слава богу, Бориса здесь знают.

— У, какая ты у нас крутая!

— Ладно, поедем к твоему следователю, — сказал Вован. — Только я вот что тебе скажу. Друганы твои, что как будто бы мясо жарили, пока вы алое пятнышко на сугробе, как бараны тупые, разглядывали, зарезали чувака этого на пару, и все. Затем вы все посидели и придумали, как неизвестный в костюме убийцы шустро удалился на голубом «Опеле». — Я лишь высокомерно отвернулась, продолжая хранить молчание.

В кабинете родимого друга я почувствовала себя куда более комфортно и защищенно и принялась жаловаться, размазывая по щекам слезы:

— Теперь они пытаются убедить меня в том, что Сашка с Димкой убили Ваньку, хладнокровно выпустив ему кишки наружу, а тип в костюме нам всем померещился! А то и не померещился, а мы, видите ли, сговорились! А еще они обозвали нас тупыми баранами! — вспоминала я все обиды.

— Да уж, — посуровел Борис Николаич, поняв, что его подругу обидели, и сказал нежно: — Ну ладно, не плачь, не стоят они того. — А я и не догадывалась, что мой лысый друг способен на нежность, подавно — ко мне, и потому расплакалась от умиления. А поскольку я и без того рыдала, то слез хлынуло в два раза больше. Но Акунинский меня не понял. — Знай, Юлия Сергеевна, не все такие. Группа Грядина — ложка дегтя в рядах бравых оперативников. Ему вечно мерещатся всякие заговоры и обманы. А на самом деле, просто вкалывать лень, и никаких моральных принципов нет. Засадит любого случайного прохожего, лишь бы перед начальством отчитаться, галочку поставить. А начальство и копать не станет, найден убийца — и дело с концом!

— Как же так? — расстроилась я, представив себе, сколько невиновных людей пострадали из-за халатности таких работников. — Неужели мир так несправедлив? — продолжала реветь я.

— Ну не переживай, на то и существуем мы. На вот, воды попей, — протянули мне прозрачную жидкость в граненом стакане. Я выпила одним залпом.

— То есть вы как бы начальство над операми? — успокоившись и шмыгнув пару раз напоследок носом, начала я что-то просекать. А то одни — опера, иные — следователи. А разница где?