Император. Книга первая. Павел

– Не знаю, – упрямился Суворов. – Прусский строй видел только убегающий. А драпают они здорово. Хорошо обучены. Оружейный огонь цепью – вообще не признаю. Пуля – дура. Рекрутов из кого набирают? Из мужиков. Мужика надо учить стрелять, да фузею заряжать правильно. А штыком владеть – обучать не надо. Штыком орудовать, что вилами колоть. Помню каре наше сквозь польскую конную лаву, как нож масло прорезало. И ничего шляхтичи поделать не могли. А почему? Штыковым боем владели. Сомкнулись и пошли. Попробуй-ка прорубиться. Ох, не знаю, какую Павел Петрович армию задумал. Одно дело в Гатчине потешными командовать, другое дело – необъятная Россия. Что он сейчас с армией делает?

Призвал всех из отпусков. Учинил экзамен. Больше половины выключил в отставку. Кто прошёл экзамен, того в частях оставил.

– Ну, в этом я с ним согласен. Развелось у нас генералов. Был я тут недавно на собрании местного дворянства. Мальчишка сопливый, а уже при пагонах офицерских. Где служишь, спрашиваю. А он понятия не имеет. Приписан где-то там в гвардии. Я-то сам с капрала начинал, в Семёновском. У нас в роте восемьдесят человек из крестьян, да сорок – из шляхтичей. Но шляхтичам разрешали жить на квартирах и иметь слуг. По театрам ходили, по маскарадам – весело жили. Можно было наряд продавать. Вместо себя нанимать солдат, что из крестьян. Многие шляхтичи так и делали. Помню, караул стоил: летом – пять копеек, весной, осенью – десять, а зимой – пятнадцать. Если мороз лютый, то ещё чаркой водки надо было доплачивать.

– Вы тоже платили?

– Нет. Я сам ходил, и одежду сам стирал, и ружье сам чистил. Ну, бывало, когда прихвораю – нанимал. Здоровье у меня слабое было, чай не богатырь. Правда, жил у дядьки на квартире. А он тоже в нашем полку служил.

Вошла из кухни Настасья, шлёпая босыми ногами по полу. Принесла пузатый самовар, от которого пахнуло жаром. Вскоре появилось блюдо с творожниками, пирог с черникой, малина в меду.

– Ох, наготовила! Меня, так по вечерам вечно пирожками с капустой потчуешь, – укоризненно сказал Суворов.

– Так, гость же, – расплылась в белозубой улыбке Настасья. – Часто ли к нам заезжают?

– И то – верно. Ко мне же не велено заезжать. И я не имею право ни к кому в гости показываться без особого разрешения. Вот, так-то меня государь любит. Сижу здесь, как сыч на болоте. Давай чайку попьём, да я тебе расскажу что-нибудь. А то у меня по вечерам один собеседник – самовар вот этот.

Чай был отменный со смородиновым листом. А пирог пышный, сладкий.

– Ты ешь, ешь, – приговаривал Суворов. – Не стесняйся, руками бери. Тут тебе не Эрмитаж.

Свечки сердито потрескивали, разбрызгивая воск.

Аркадий тоже пирог любит черничный. Аркадий, сын мой, – произнёс Суворов, задумчиво глядя мимо меня. – Ему недавно тринадцать исполнилось, почти твоего возраста. Ох, что за мальчишка! Хороший из него офицер выйдет. Жаль, что он в Москву уехал к Наташеньке, к Суворочке моей. Но летом она обещала его привезти.

– А вы как службу начинали? Долго были в солдатах.

– В солдатах – не долго. А в капралах засиделся. – Он налил в блюдце чай, подул, отхлебнул. – Да что там скрывать, батюшка мне много помогал, а где и переусердствовал, все по тылам мне должности доставал. А в тылу особо не отличишься. Батюшка мой, Василий Иванович в своё время денщиком служил у самого царя Петра. С четырнадцати лет при государе. Крестиком ему проходился. Службу нёс честно. Генерал-губернатором Восточной Пруссии был назначен. Ох, навёл он там порядок! Ох, взвыли местные казнокрады. Кляузы – десятками строчили, да в Петербург отсылали. Пётр третий его за это в Тобольскую губернию хотел перевести, да не успел. Отец мой тоже в его низложении участвовал. Да! Это же он разоружил и раскассировал голштинцев, верных императору. Никто не брался за это опасное предприятие. Голштинцы были преданы Петру. Бесстрашные, неподкупные. А он – смог. Суровый был человек, но решительный. Мзду никогда не брал. Что ты! Попробовал один купец ему взятку сунуть, тростью отколотил так, что тот три квартала бежал без оглядки. За честность отца моего матушка Елизавета над Тайной канцелярией поставила. А я сам с двенадцати лет был записан мушкетёром в Семёновский полк. Ты тоже в Семёновском состоишь?

– Так точно.

– В те времена, помню, в двадцать лет уже генералами становились, дома сидючи. Правильно Павел Петрович сделал, что прекратил такое безобразие. Признаться, я и сам до семнадцати в учебном отпуске был. А в семнадцать только капрала получил. И матушка, помню, тогда померла при родах. Отец весь в делах, весь в службе. Я отправился в Петербург на действительную службу. Ох, декабрь был студёный. Вот так. Думаешь, почему я солдат понимаю хорошо, да потому что сам солдатом служил. Товарищи мои, кои из шляхтичей, чудаком меня считали. Да я и остался таким чудаком.

– А офицером вы когда стали?