Императорский покер

- Зимой и летом я всегда охотился до двенадцати, потом потреблял обед, после чего охотился до вечера. Затем Эммануэль (Годой – примечание В.Л.) сдавал мне рапорт об интересах страны, и я ложился спать. На следующий день я снова охотился, разве что мне мешала какая-нибудь церемония (sic!).

За свои заслуги Годой получил титул Князя Мира, хотя мир не слишком его волновал. В особенности, с Францией. Когда в 1806 году он узнал, что Пруссия объявила войну Наполеону, он посчитал это самой лучшей оказией для того, чтобы угостить корсиканца ножом в спину, ибо это как раз и был его самый любимый способ сражения. В связи с этим он издал мобилизационную прокламацию, в которой объявил о выступлении Испании против "врага". Прежде чем мобилизация завершилась, над Пиренеями пролетели ветры, от которых у Годоя под шляпой волосы стали дыбом, поскольку они с собой принесли и сообщение, что уже после недели боев армия Пруссии была закопана в несколько гектаров земли под Иеной и Ауэрштедтом. Тогда он, как можно быстрее, помчался во французское посольство и начал заверять, что под именем "врага" в своей прокламации имел в виду англичан. При всем своем счастье, которое заключалось в том, что воспользовался словом "враг" вместо конкретного определения, все же облажался в том, поскольку в манифесте сделал акцент на необходимости собирать лошадей, но никак не морских судов. Так что его объяснение хромало на все четыре ноги, разве что только он не носился с намерением проведения кавалерийской атаки на Лондон по замерзшему Бискайскому Заливу и потом по проливу Ламанш.

И вот тут-то до Бонапарте дошло, что с этих пор и всегда – как только он повернется на восток – вечно будет чувствовать холодок металла на шее. И он решил ликвидировать эту угрозу. В 1808 году необходимость проведения этой операции сделалась очевидной. Австрия усиленно вооружалась к новой войне, и было ясно, что если Испания не будет заранее обезврежена, Франция очутится между молотом и наковальней, и тут уже не важно, кто будет молотом, а кто наковальней; молот с наковальней всегда могут столкнуться. И как раз в этом заключался вопрос жизни и смерти.

Следовало спешить, и Бонапарте отдал приказы. Понятное дело, это только одна сторона медали. С другой стороны был факт, что ему уже не хватало свободных тронов, а он еще не снабдил ими всего корсиканского клана (Наполеон планировал перевести братца Иосифа из Неаполя в Мадрид, а вот сестрицу Каролину из Берга в Неаполь, и так же и сделал). И не мне следует выявлять, какая из этих сторон была орлом, а какая – решкой.

И так вот французы очутились в Испании. Там они находились в течение семи лет. А поскольку там были, то было лучше, чтобы и были, и сражались. Хотя бы потому, что испанцы не желали их у себя видеть, а короля Иосифа Бонапарте признали лишь немногочисленные группы. Фанатично религиозный испанский народ терпеть не мог французов со времен Французской Революции, когда на берегах Сены ликвидировали культ Христа и проредили количество священников; тем более, что Бонапарте терпеть не мог попов, которые чувствовали себя господами в Старой Кастилии, Андалузии, Мурсии, Валенсии, Эстремадуре и Арагоне. И хотя Бонапарте давно уже вернул католицизм в своей стране, испанские епископы посчитали, что сообщать об этом всем испанцам было бы заданием слишком мучительным. И такой ход сейчас очень даже пригодился – испанский клир, который дополнительно ненавидел Наполеона за ликвидацию Священной (священной!) Инквизиции, в 1808 году без труда возбуждал фанатизм толп лозунгами о "французских якобинцах – врагах Христа".

Впрочем, тут французы и сами были виноваты. Это уже не были те солдаты, которым было несколько лет до битвы под Аустерлицем, в которых Бонапарте годами вбивал дисциплину ("Солдаты! Я обещаю вам победу, но при одном условии – уважении к народам, которых вы освобождаете, подавлении отвратительной привычки грабежа, распространяемой преступниками! ... Я не потерплю, чтобы бандиты оскверняли наши знамена! Грабители будут расстреливаемы без пощады!" – из приказа по армии от 16 апреля 1796 года). В Испании сражались молодые призывы, жаждущие не славы, но добычи, а так же ветераны, славы у которых было выше крыши, а вот денег и драгоценностей – не было вообще. Мораль в армии резко пала. Вот причины испанской тотальной войны, ставшей одним из величайших ужасов XIX столетия.