Императорский покер

"Меня весьма забавляет слежение за Коленкуром. Он родился в аристократической семье и выпячивает это; он же представляет монарха, который потрясает всем миром, имеет что-то около шести или семи тысяч франков ренты, повсюду суется, и все же – хотя весь купается в золотом шитье – мину имеет глупую, и всегда чопорен, словно палку проглотил. Не ошибаются те, которые говорят, что выглядит он словно "белошвейка Нинетта на придворном балу". Этот человек, который мог сделать все, что желал, запинался перед неподдельным достоинством, что меня неоднократно поражало, причем, с момента начала трагедии".

Трагедия здесь заключалась в удивительной слепоте Наполеона. Хотя Коленкур банально "ложился" под царя и даже совершал дипломатические шаги, противоречащие инструкциям из Парижа, и хотя Бонапарте замечал кое-какие проявления царефилии своего дипломата – он не снял его с должности, совсем наоборот, даже именовал герцогом Виченцы. Возможно, он считал, что, имея в Петербурге в качестве посла "приятеля Александра" (так называли Коленкура), лучше привлечет царя к себе, легче его обманет; но нет никаких сомнений, что Наполеон ошибся.

Стоило ему это дорого, и не только в игре, но и в денежном эквиваленте. Он желал, чтобы его посольство в столице "брата" блистало, и Коленкур по различным поводам выдаивал из французского казначейства огромные суммы, а потом хвастался в Зимнем Дворце своими доходами. Любопытный свет бросает на этот аспект шестого раунда достаточно редкое печатное издание XIX века из моего наполеоновского книжного собрания – мемуары баронессы де Рейсет, вращавшейся на петербургской придворной ярмарке в течение всей деятельности Коленкура.

Был ли Коленкур таким же, как Талейран, изменником? Да, мы еще дойдем до этого. Был ли он одновременно и царским шпионом? Такая гипотеза существует, но, хотя я сам выдвинул и старался доказать гипотезы о шпионской деятельности мадемуазелей Бургуан и Жорж и "обведении вокруг пальца" Чернышева, доказывать данное предположение я бы не взялся. Имеется слишком мало предпосылок (не говоря уже об отсутствии доказательств), и меня не убеждают даже подчеркнутые Жоржем Лефевром в его труде дружеские отношения, объединяющие Коленкура с главой (еще перед Чернышевым) российской разведывательной сети в Париже, Нессельроде. Тот, правда, написал шифром (здесь "Людовика" обозначает Александра) к себе в центр, что Коленкур делает все возможное, чтобы "отблагодарить за доверие, которым одарила его Людовика", только ведь это еще ни о чем не свидетельствует[85]

.

Морис Палеолог, посол Франции в Петербурге перед Октябрьской революцией, так охарактеризовал своего предшественника столетней давности: "Душа у него лишь на первый взгляд была благородной, в действительности же это была беспокойная натура, с юмором висельника, нечистой совестью и слабой волей. Пройдоха высшего класса: оперирует софизмами, будучи склонным к компромиссам и всяческим интригам".

Двуличие Коленкура проявилось, причем, весьма ярко, уже в первые недели его деятельности в Петербурге – по турецкому делу. Александр беспрерывно возвращался к этой теме, имея аппетит, прежде всего, на турецкую Молдавию и Валахию. Посол сообщил ему, что ценой за эти две территории для Франции будет Силезия и сразу же, "доверительно", прибавил, что Наполеон желает превратить Силезию во французский военный форпост на востоке, который бы поддерживал Польшу, что ужасно возмутило царя.

За гораздо меньшие делишки многие монархи сокращали своих послов на голову.

Совершенно иным человеком был генерал, граф Петр Александрович Толстой (1769-1844), брат гофмейстера царского двора, Николая Толстого; антилиберал, головной представитель наиболее реакционных российских кругов, враг Чарторыйского и союзник Долгорукого. Только это не был человек того же покроя, что "un frèliquet" Долгорукий, и потому превосходно годился на пост посла в Париже. Толстой ненавидел Наполеона (наверняка, в основном, потому, что участвовал во всех кампаниях, в которых "бог войны" изрядно потрепал шкуру царской армии) и не поддался ему на своем аванпосту. Ну а Наполеон применил идентичные, что и Александр, методы: красивые словечки на каждом шагу, очаровательные улыбки, лесть, подарки, обещания, восхищенные ослепленности. И все эти представления, "expositions

", те самые "manifestations de la grandeur" – в Тюильри были выставлены великолепные подарки, которые царь прислал своему "брату" посредством Толстого.

Толстой не позволил себе влюбиться и позволить убрать из себя хотя бы крошку ненависти к "узурпатору". Вежливый – но холодный, полный уважения – но и свободы, учтивый – и все же решительный, чуткий и не позволяющий обвести себя вокруг пальца, граф быстро сориентировался, к чему все это ведет. Его принципиальный рапорт, лишивший Александра иллюзий в отношении Турции, содержал в себе формулировки, острые, будто клинок восточной сабли: