Императорский покер

В Эрфурте же случились два события на первый взгляд маловажные, но в своих последствиях весьма значительные на чашах весов седьмого уже раунда императорского покера.

Во-первых, Александр отобрал у Толстого парижское посольство. Это был ход высшего покерного разряда. Ведь ненависть графа Толстого настолько хорошо была всем известна, что данный розыгрыш не мог быть французами быть прочитан иначе, как еще один жест дружбы в отношении к обожаемому "брату". В действительности же, царь, зная, что игра входит в решающую предбитвенную фазу, не мог позволить себе риска пользования в дипломатических контактах человеком, ненависть которого подвергала российскую политику опасности демаскировки. Присутствовавший в Эрфурте Толстой должен был на месте вручить императору Франции отзывные грамоты. Наполеон же, с типичным для себя великодушием, подарил ему в знак прощания великолепный сервиз и гобелены, которые украшали его апартаменты в Эрфурте. Таким образом он пытался сделать так, чтобы отзыв утратил внешний вид немилости.

Новым послом в Париже Александр решил назначить величайшего франкофила из всех своих дипломатов. Выбор трудным не был, так как у царя было больше пальцев на одной руке, чем франкофилов в дипломатической сфере. Это был князь Куракин, во время Эрфурта исполняющий обязанности посла в Вене. Такой человек, в качестве посла рядом с Бонапарте, давал полную гарантию дальнейшего одурачивания партнера, и не потому, что сам был таким хитрым, а потому, что не мог несвоевременной гримасой раскрыть замысел царской игры. Александр перебросил его на берега Сены, и с той поры фактическое состояние на посольском уровне выглядело следующим образом: представитель Франции в Петербурге был царефилом, а представитель России в Париже - наполеонофилом. Вопреки кажущемуся, это не было состоянием равновесия, ибо Куракин царя не предал.

Но, прежде чем старик Куракин добрался до Парижа, царь на несколько месяцев устроил там в качестве специального посла своего франкофила номер два, Николая Петровича Румянцева (1754-1826). Бонапарте забросал Румянцева такой Ниагарой дорогостоящих подарков, что под конец своей миссии – когда его водили по фабрикам гобеленов, оружия и т.д., по Версалю и Севру – Румянцев боялся похвалить что-либо, поскольку это кончалось незамедлительным дарением ему той вещи, которую он похвалил. У Куракина подобного рода колебаний не было, совсем даже наоборот.

Александр Борисович Куракин (1752-1818), человек основательно просвещенный книгами и путешествиями ("Путешествия образовывают только образованных людей" – как кто-то весьма верно заметил), был вице-канцлером империи в 1801-1802 годах, а в 1807 году, как сторонник сотрудничества с Францией, ассистировал царю в тильзитских переговорах. Супруга польского "эмира" бедуинов, Вацлава Ржевуского[93], воспоминания которой в печатном виде вышли в Риме в 1939 году, и которая лично знала Куракина – заявила, что его величайшей жизненной страстью была любовь к богатым одеждам, массивным украшениям и золотым или серебряным орденским звездам. У нас нет причин сомневаться в этом свидетельстве, поскольку оно подтверждалось и другими современниками. Куракин был тщеславным человеком и избавился от этого достоинства только лишь в могиле.

Наряду с этой положительной чертой, имелась у него и одна ма-а-ленькая слабость. Он любил устраивать истерики и воспевать свои физические страдания столь четко, чтобы все это видели и ценили. Страдал он, в основном, от подагры, и устраивал из этого такую сенсацию, что в Париже о нем говорили: "Тот самый принц Куракин, у которого подагра". Как можно из этого видеть, на новом дипломатическом посту он с места достиг определенного успеха. До полного успеха ему вечно не хватало многочисленного круга болельщиков его несчастья в ходе устраиваемых ним обедов. Обеды эти никто не любил, и что за этим следует – свободных мест на них всегда хватало, ибо, как объяснял герцог Клари-эт-Элдринжен, "Истерики несчастного князя Куракина трудно было вынести".

Оказию для величайшего представления во всей карьере ему дал бал, а точнее – большое празднество, случившееся 1 июля 1810 года в австрийском посольстве Парижа. Поскольку само здание посольства не было достаточно просторным для приглашенных гостей, австрийцы построили в саду большой деревянный павильон, для защиты от дождя покрытый просмоленной тканью. В какой-то момент ветер колыхнул занавеску из серебристого газа в направлении горящей свечи, и буквально через полтора десятка секунд в интерьере, переполненном тюлем, батистом, легкими занавесями из розового атласа случился самый настоящий ад. Наполеон лично выносил из огня кого только было можно, ему помогали наиболее храбрые из гостей (это те, которые не превратились сразу же в горящие факелы), тем не менее, огонь поглотил множество жертв. Все остальное совершили банды бандитов, которые ворвались на пожарище до прибытия полиции и сдирали с обгоревших жертв и трупов драгоценности[94].