Императорский покер

Тем временем, вокруг столика продолжался франко-российский союз. Формально ничто не поменялось, и оба партнера обменивались письмами, начинавшимися с традиционной фразы “Monsieur mon frère”, наполненными комплиментами, нежностями и уверений в сердечной дружбе. Ведь эти игроки в покер были хорошо воспитаны.

Но в хорошем воспитании Наполеона усомнились на берегах Невы, когда Бонапарт приказал Коленкуру устроить в посольстве великолепный бал по случаю своего брака с австрийкой. Или точнее — как повторяли в Петербурге слов вечно остроумного герцога де Линя — "с телкой. которую Австрия бросила в жертву Минотавру". Посол выполнил указание 23 мая 1810 года. И это было воспринято как пощечина. Правда, сам царь, вдовствующая императрица и царица-супруга "выразили послу свою радость данным событием, приняли милостивое участие в забаве и соблаговолили отстаться на бвлу с вечера до двух часов ночи", но Чарторыйский спросил у Александра, а не спятил ли Бонапарт случаем. Но Александр знал "брата", как никто другой (это после нескольких то лет игры!) и решительно отрицал:

— Бонапарт, спятил?!… Что за безумная идея! Чтобы поверить в нечто подобное, нужно его совершенно не знать!… Ведь это человек, который среди величайших потрясений всегда сохраняет хладнокровие и холодную голову. Его взрывы — это чистой воды комедия — он любит пугать. У Наполеона все предусмотрено и заранее спланировано, всякий шаг, даже самый наглый и неожиданный, самый спонтанный — он все глубоко и заранее продумывает…

Так что формально все в порядке, продолжается игра в "обманку" со сладостями в устах. Вот только сладости уже худшей фирмы, которые со дня на день становятся все более горькими. Коленкур перестал быть нужен царю с тех пор, как продолжение флирта начало превращаться в фарс, и французский посол весьма быстро почувствовал это на собственной шкуре.

"Длительное время я играл здесь главную роль, — со слезами жаловался он в одном из направленных в Париж писем, — я и в самом деле был вице-королем императора Наполеона в Петербурге! Я вовсе не преувеличиваю, столь сильно акцентируя проблему, ибо общественное мнение очень высоко оценивало мое значение и доверие, которым я пользовался при дворе. Император Александр явно проявлял ко мне свое безграничное доверие, а так же огромную дружбу… Сейчас все это изменилось. Если речь идет о делах не слишком важных, о внимании, которое надлежит мне как послу, то они исполняются со всем надлежащим церемониалом, и каждый в этом смысле подражает императору, но вот сердечность, доверие, значение — все это пропало…".

И до самого конца этот полу-изменник, полу-придурок будет заверять своего господина в полнейшей открытости Александра ("В перемирии Россия всегда откровенна и непорочна словно девственница" — sic!!!), и даже тогда, когда в 1811 году царь решит всей силой ударить на Францию, большая часть армий которой была занята в Испании, вопреки бесспорным донесениям разведки, Коленкур станет присягать, что все это сплетни, что царь ценит мир, и что российские войска на западных границах просто проводят учебные маневры! Наполеон, которому все это наконец надоело, отозвал Коленкура в Париж (1811) и отругал, словно лакея, которого прихватили на краже ложек:

— Александр желает со мной войны! Русские обвели тебя вокруг пальца! Русские что-то сильно загордились, или им кажется, будто они будут мною управлять?!… Я не Людовик XV, французский народ не вынес бы подобного унижения! Повторяю тебе, что Александр столь же фальшив, как и слаб, у него греческий характер!

И, прежде чем окончательно повернуться к Коленкуру спиной, сплюнул презрительным:

— Ты стал русским!

На посту в Петербурге Коленкура заменил адъютант Наполеона, генерал Жак Александр Бернар де Лористон (1768–1828), но и он, хотя и в гораздо меньшей степени, поддался обманчивым чарам императора Всея Руси, вызвав у Бонапарт восклицание:

— Это не послы, это какие-то царские куртизанки!

Так что и дальше, и в Париже, и в Петербурге, располагались послы-куртизанки в штанах, только никакого существенного значения это не имело, поскольку ни царь, ни император в принципе и не требовали их ни для чего другого, как только для передачи дипломатических нот и корреспонденции[101]. Еще раз процитирую Киршайзена: "Александр был слишком хитроумен, чтобы довести до ведома своего посла в Париже, князя Куракина, что с оружием в руках собирается расправиться с Францией. Он даже не писал ему лично — впрочем, как и многим другим — поскольку не доверял ему. Всех своих сотрудников н заставлял следить друг за другом и увольнял их с постов, когда те слишком много узнавали один о другом или начинали догадываться о его собственных планах".