Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

«Неприятно встретить в мирских руках древность, которой самый вид возбуждает догадку, что ее законное место было в церкви или в монастыре, и невольно рождается вопрос: зачем она не хранится там?» – писал Филарет[635]

. По его словам, возлагать вину за пропажу реликвий нужно было не на церковь: ответственность за это несли правительство и светские эксперты («археологи»). Как утверждал Филарет, первый удар по традициям православной учености и образования нанес Петр I; его указ о снятии копий с рукописей (1720) по сути повлек за собой их кражу – Филарет подозревал, что многие рукописи из собрания Синода обнаружатся в частных коллекциях. Русские цари и знать собрали обильный урожай старых книг и сокровищ в монастырях и церквях, лишившихся своих бесценных реликвий; именно такой, согласно трактовке Филарета, была судьба древнейшего Остромирова Евангелия, которое граф А. И. Мусин-Пушкин якобы забрал из Софийского собора в Великом Новгороде. Знаменитый историк Николай Карамзин при работе над своей «Историей государства российского» пользовался позаимствованными рукописями, и все они погибли в московском пожаре 1812 года. Простодушные монахи и священники доверчиво открывали двери своих библиотек перед археологами, следствием чего было исчезновение чудесных миниатюр и рукописей. Таким образом, не церковь, а ученые объявлялись врагами древних сокровищ[636]

.

Записка Филарета была призвана доказать, что за церковью должна быть оставлена ее монополия на древности, как светского, так и религиозного значения. Филарет внедрил новую систему каталогизации и обследования церковных сокровищ (которая, однако, не распространялась на содержимое церковных ризниц – вышедшие из употребления старые иконы и утварь, которые нередко оказывались самыми ценными вещами из церковного имущества). Однако эта защита церковной независимости не убедила Николая I: утвердив составленные Филаретом правила хранения старых предметов и рукописей, он тем не менее рекомендовал обер-прокурору Синода Протасову выяснить, какие из рукописей и документов можно изъять «без ропота» и какие светские предметы (то есть те, которые не использовались при богослужениях) можно забрать из церквей и монастырей в специальные «хранилища», находящиеся в ведении Православной церкви[637]

. Этот приказ не касался предметов богослужебного ритуала.

На самом деле перемещение церковных предметов из алтарей и ризниц в музейные витрины было не только проблематичным делом, но и незаконным с точки зрения церковных канонов. Согласно каноническому праву, ни священные предметы, такие как кресты, дарохранительницы и антиминсы, ни предметы, причастные богослужениям, – иконы, богослужебные книги, ризы и купели – нельзя было ни продавать, ни отчуждать[638]

. Светским лицам даже не позволялось выносить их из церквей (на практике это правило могло и не соблюдаться: миряне выполняли различные обязанности, включая чистку икон и других «священных предметов»; кроме того, они участвовали в различных церемониях, например несли иконы во время крестного хода). Запрет на вынос из церквей икон и других предметов подчеркивал их статус «неотчуждаемого» имущества, тем самым усиливая сакральное значение и самих церквей[639]. На практике же священники часто сжигали «лишние» старые иконы, закапывали их в землю или благочестиво «спускали на воду», отправляя их вниз по течению реки.

Запрет на отчуждение служит еще одним примером своеобразной иерархии вещей и их ценности в духовной сфере. В иконописи, как и в церковном декоративно-прикладном искусстве, художник был обязан следовать установленным канонам и правилам изображения и создания священных образов и символов. Иконографические шаблоны, служившие образцами для художников, в то же время были призваны помочь верующим при распознании святых. Несмотря на разницу в художественном качестве живописи, «духовное содержание» икон и их копий считалось совершенно идентичным, поскольку, как позже сформулировал русский религиозный философ Павел Флоренский, объясняя смысл иконопочитания, иконы не являются изображением Бога, а открывают самого Бога, которого можно увидеть через эти «окна»[640]. Разумеется, наличие канонов и идентичность духовного содержания не препятствовали творческому самовыражению, но они предполагали анонимность творца. На иконе можно было найти только имя изображенного святого, но не имя художника. И все же, несмотря на широкое распространение практики копирования (изготовления списков) наиболее чтимых икон, в природе, разумеется, не было двух одинаковых икон (если не считать икон, изготовлявшихся в массовом количестве методом штамповки или типографской печати).