Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

В то же время, поскольку на большинстве икон, крестов и других религиозных предметов не было обозначено, кому они принадлежат, было порой сложно определить, какие иконы предназначались для богослужений, а какие – для хранения в частных домах. Конечно, некоторые ритуальные принадлежности не предназначались ни для чего, кроме богослужений; так же мало кто стал бы держать у себя дома большие иконы из иконостаса. Священники были обязаны регистрировать все церковное имущество в инвентарных книгах, позволявших установить принадлежность предметов, а порой дарители писали на задней стороне иконы, что жертвуют ее данной церкви или монастырю, и тем самым икона получала «персонализацию», указывавшую на место, которому она принадлежит. Но что, если такой надписи не было? Каким образом икону (например, маленькую, не входящую в состав иконостаса) или крест, вынесенный из церкви, можно было отличить от других? Практика владения собственностью в светском мире предполагает необходимость каким-то образом помечать или регистрировать свое имущество[641]. Иерархия объектов в духовной сфере (согласно каноническому праву) исходит из другой предпосылки: невидимое глазу свойство вещи, задействованной в церковных таинствах, ставит ее намного выше прочих аналогичных предметов, никогда не «участвовавших» в церковных ритуалах

[642].

Разумеется, церковь и духовенство не могли полностью отгородиться от материального мира, и вследствие хронических финансовых проблем церковные власти в стремлении улучшить свое экономическое положение были вынуждены обращаться к рынку. Согласно правилам, многократно подтверждавшимся Священным Синодом, епархиальные власти могли продавать не используемую в богослужениях церковную утварь, зачастую сделанную из дорогих материалов (обычно серебра или золота) и порой обладавшую художественной ценностью. Тем не менее бедность и алчность часто толкали обычных священников и ктиторов на то, чтобы в нарушение правил продавать и обменивать иконы, церковную утварь и книги для богослужений, и вплоть до начала кампании за охрану памятников в конце XIX века рынок «священной собственности» функционировал почти бесконтрольно.

Если Синод смотрел сквозь пальцы на продажу религиозных предметов спекулянтам, то он выражал совершенно иное отношение к попыткам экспертов использовать церкви и их собственность в научных и популяризаторских целях. Церковные правила давали духовенству хороший предлог, чтобы избегать всяких официальных контактов с «экспертами»: в 1865 году Академия художеств обратилась в Синод с прошением, чтобы тот выдал одному исследователю разрешение изучать художественное убранство церквей. Синод отклонил эту просьбу, ссылаясь на 21‐е правило Лаодикийского собора (363–364 годы н. э.), запрещавшее мирянам притрагиваться к освященным предметам[643]. Это решение установило прецедент, из‐за которого исследование, приобретение и сохранение исторических памятников, относящихся к духовной сфере, стало делом сложным и порой невозможным.

Могли ли публичные хранилища стать альтернативой церковным ризницам в качестве мест для хранения и сбережения ценных предметов старины? В 1850‐е годы немногие существовавшие публичные музеи едва ли могли конкурировать с церковью в том, что касалось сохранения реликвий. Вплоть до середины XIX века старинные иконы собирались главным образом в подпольных молитвенных домах старообрядцев; частное коллекционирование старых икон, которым занимались из интереса и любопытства, было уделом кучки энтузиастов. Интерес к иконописи начал расти с 1850–1860‐х годов. В 1856 году Императорская Академия художеств провела выставку старинного русского искусства; в 1862 году свое собрание икон выставил Румянцевский музей[644]. В последующие десятилетия иконы вошли в моду, совершенствовались методы их реставрации, накапливались знания о развитии русской иконописи. В состязание за право сбережения национального художественного наследия в начале 1880‐х годов вступил московский Исторический музей, а в 1898 году и Русский музей им. Александра III в Петербурге. Иконы и прочие предметы религиозного искусства превратились в ценный товар, но, несмотря на становление совершенно нового рынка древностей, изъять «намоленные» вещи из церквей было очень трудно.

Рост интереса к иконописи и древнерусскому искусству совпал с настоящим музейным бумом: по оценкам историков, к началу Первой мировой войны было создано две сотни музеев[645]

, причем в это число не входят многочисленные местные и ведомственные музеи. Политика охраны памятников и зарождение музейной культуры и инфраструктуры представляли собой два параллельных процесса, взаимно усиливавших друг друга. Охрана памятников истории и искусства порождала необходимость в хранилищах для наиболее ценных исторических реликвий[646].