Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России

Разрыв между экспертным подходом к охране памятников и взглядами религиозных общин возрастал отчасти ввиду того, что менялись принципы художественной реставрации, становившиеся все менее инвазивными. Принципы художественной реставрации 1850–1860‐х годов, предполагавшие высокую художественную ценность старых стилей, на практике требовали восстановления «изначальной целостности» и оригинального вида памятников. Собственно говоря, как в настоящее время отмечают историки реставрации, возвращение к оригинальной форме и облику памятника не обязательно означало сохранение оригинала памятника, его «материальности»[617]. Форма памятника являлась носителем его исторического смысла, в то время как все последующие «наслоения» априори считались ничего не стоящими, и при восстановлении оригинальной формы памятника эти позднейшие слои удалялись и уничтожались. Однако начиная с 1860‐х годов постепенно стала набирать популярность новая концепция реставрации, отвергавшая имитацию старого стиля и не подразумевавшая, что «целостность» ценна сама по себе. Соответственно, заслуживающими охраны стали считаться даже те «наслоения» времени и истории, которые заменили оригинальные детали памятника или исказили его форму

[618].

В глазах архитекторов и историков искусства остатки древних фресок с многочисленными утраченными фрагментами имели бóльшую ценность, чем творения современных художников, однако литургические принципы православия требовали полной визуальной репрезентации святых и библейских сюжетов[619]

. В этом смысле церковь и прихожане по-прежнему верили в ценность святых имен и мест, а не оригинального материального объекта. Более того, считалось, что точность изображения и богатство украшений являются признаками благочестия: оригинальность и возраст построек были не так важны. В свою очередь, архитекторы и археологи были уверены в том, что «возраст» ценен сам по себе, пусть он и не всегда соответствует художественному значению предмета. С течением времени это противоречие между различными представлениями и подходами к обращению с «памятниками» истории и искусства все сильнее бросалось в глаза: историки искусства и археологи возражали даже против стародавней традиции помещать иконы в металлические оклады, украшенные драгоценными камнями. Эти оклады нередко закрывали всю живопись, оставляя открытыми только лики и руки святых. Одни оклады сами по себе являлись шедеврами декоративно-прикладного искусства, другие были довольно безыскусными. Прихожане, покрывая иконы драгоценными металлами и камнями, считали, что тем самым они демонстрируют миру свою набожность. Но, с точки зрения людей искусства, прятать прекрасные иконы под металлическими окладами, пусть и богато украшенными, было преступлением против эстетики, тем более что оклады, прибитые гвоздями к иконам, не позволяли им «дышать»: под окладами скапливалась сырость и тем самым они губили бесценную живопись[620]. В 1911 году делегаты Первого съезда художников обратились в Синод с прошением, чтобы он посоветовал священникам не допускать помещения икон в сплошные оклады, вредные для икон и не соответствующие канонам. Однако, как признавал Александр Анисимов, едва ли было возможно бороться с «народным вкусом, желающим более „барских“ икон»: «Заставить народ, заставить массы переменить свое мнение о красивом, о прекрасном – напрасный труд»

[621].

Помещение икон в оклады – лишь один из множества примеров, которые могут служить иллюстрацией к конфликту между двумя представлениями о «священной» собственности – религиозным и светским, массовым и профессиональным. Прихожане не могли понять, почему черепичные или покрытые зеленой краской кровли церквей в большей мере соответствуют «стилю» старинных соборов, чем великолепная позолота[622]

. Это столкновение вкусов нередко выливалось в судебные конфликты, затрагивавшие вопросы контроля, полномочий и собственности. Согласно инструкциям Синода 1878 года, подтвержденным царским указом 1889 года, Императорская Археологическая комиссия получила право утверждать проекты реставрации; аналогичным правом было наделено и Московское археологическое общество. Ремонт церквей нельзя было производить без разрешения этих археологических учреждений. В результате и Императорская Археологическая комиссия, и Московское археологическое общество были завалены ходатайствами из губерний. Многие из них содержали просьбы о выдаче разрешений на снос старых церквей – покосившихся, сгнивших, угрожавших рухнуть на головы прихожан – и строительство на том же месте новых церквей. Прихожане деревянной Варваринской церкви из села Яндомозеро Петрозаводского уезда Олонецкой губернии жаловались на то, что купол их церкви скрипит и качается, пугая богомольцев. Однако церковь была построена в 1656 году, что делало ее ценным образцом архитектуры, и потому Археологическая комиссия отклонила прошение и рекомендовала прихожанам «употребить меры к ремонту храма»[623].