Империя вампиров

– Осторожней, мальчик, – прорычал я. – Ты подошел опасно близко к берегам острова, который всем известен как Не-Твое-Собачье-Дело.

– Любовь бывает разная, Диор, – сказала Хлоя. – Если я правильно тебя поняла, то любви мужчин я предпочла любовь Всевышнего.

– Ты не… жалеешь?

– Женщина, не видевшая ночи, не может тосковать по лунам.

– Ну ладно, а ты разве не… воображала ничего?

Хлоя искоса глянула на меня. Оба мы понимали, по какому тонкому льду она сейчас ступает. В ее голосе, когда она заговорила, я уловил нотки холодного гнева:

– Вожделение – не грех, если только не поддаваться ему. Но я уверена, что отец Рафа согласится: любовь Господа нашего переживает любые влечения плоти.

– Верно. – Старик пожал плечами. – Хотя мне их и хватает.

Четыре пары глаз уставились на священника. Четыре пары бровей взметнулись к самым небесам.

– Не хватает в том смысле… – Священник неопределенно махнул рукой, поправил очки на носу и взглянул на барда. – Не поможешь старику, Беллами?

– Как… пустыне не хватает дождя?

Рафа вздрогнул.

– Немного затасканно.

– Как рассвету не хватает заката? – Беллами сел прямее и щелкнул пальцами. – Нет… как женщине с большой грудью не хватает сна на жив…

– Бушетт, сука, молчи.

Диор посматривал на священника с лукавой улыбочкой.

– Отец Рафа… так вы…

– Я не всегда носил рясу, Диор. – Старик тепло улыбнулся. – Некогда я, как и ты, был молод. Однажды даже чуть не женился.

– Как ее звали, отче? – спросил Беллами.

– Айласа. – Священник поднял взгляд к темному небу. Имя он произнес, будто выдохнул сладенький дымок. – Охотница, продававшая пергамент в Сан-Гийом. Когда мы повстречались, я еще был аколитом и обета дать не успел. Мы полюбили друг друга – да так глубоко и внезапно, что я даже испытал искушение оставить все, чему учился. Впрочем, Айласа видела, как я мучаюсь, разрываясь между любовью к ней и к Господу. Тогда она сказала: ни один цветок не расцветет на двух клумбах. И все же я не мог решиться. Но однажды она поцеловала меня на прощание, ушла охотиться и больше в Сан-Гийом не вернулась. Я искал ее многие месяцы, прошел многие мили, однако больше я своей милой Айласы не видел.

Беллами шмыгнул носом и потянулся за лютней.

– Цветок не расцветет, коли растет он на двух клу…

– Сука, Бушетт, даже не думай…

– Как грустно, – пробормотал Диор, глядя на священника. – Соболезную вам, Рафа.

Старик улыбнулся.

– На то была Божья воля. Женись я на Айласе, я никогда бы не списался с сестрой Хлоей и не нашел тебя, Диор. Добрая сестра права: любовь Бога подкрепляет меня даже тогда, когда не выжила бы смертная привязанность. – Сморщенной, покрытой пигментными пятнами рукой он стиснул висевшее на шее колесо. – Эта слабая плоть истаивает очень уж быстро, дитя мое, а вот любовь Господа – она всегда свежа. Она же и проведет меня в царствие небесное.

– Как-то это все-таки отдает садизмом, нет?

Рафа удостоил меня снисходительного взгляда.

– Что именно, шевалье?

– Сначала тебе посылают вожделение, потом не дают его утолить. Смотреть смотри, а руками не трогай. Пробуй, но не глотай. Зачем дразнить?

– Чтобы испытать нашу веру, конечно же. Проверить, достойны ли мы царствия небесного.

– Так ведь Он всевидящ, разве нет? Всеведущ. Бог же знает, пройдешь ты испытание или нет, еще прежде, чем пошлет его тебе. А если поддашься искушению? Он проклянет тебя и сожжет. Сам же тебя подставляет, а потом нагло спрашивает за Свои же проделки?

– Пути Господа для смертных неисповедимы, угодник.

– Мудрый никогда не винит клинок, священник. Он винит кузнеца.

– Любовь родительская порой сурова. У тебя есть дочь, так? Готов поставить все сокровища короны до последнего полурояля, что ты любишь ее больше всего на свете.

– Еще бы.

– Ты когда-нибудь в чем-нибудь отказывал маленькой Пейшенс? Когда она со слезами просила сластей до ужина? Бил ее по рукам, чтобы не тянулась к огню и не обожглась? Боль, что ты причинял ей, происходила из чистейшей любви, пускай в то время твоя дочь этого не понимала. Но ты причинял ей муки ради ее же блага.

– В детстве отчим лупил меня почем зря, священник. Если я чему и научился после этого, так это ненавидеть его. – Я вперил в старика сердитый взгляд. – Если мужчина поднимает на ребенка руку и называет это любовью, ниже его просто нет никого. А обожать себя превыше прочих требует лишь самый худший из тиранов. – Я покачал головой и смерил его взглядом. – Колесо у тебя на шее во мраке не согреет, священник, никогда тебя не полюбит. И пусть оно из серебра, но настанет ночь, и ты поймешь, как же мало оно стоит.

Тут Диор посмотрел на меня: его голубые глаза скользнули по моим татуировкам. Казалось, он хочет спросить о чем-то, как вдруг…

– Хлоя!

Я вскинул голову, заслышав оклик издалека, и сощурился во тьме. По заснеженному склону тенью на сером фоне скакала Феба. А позади нее…

– Сирша? – позвал в ответ Диор, садясь прямо.