Империя вампиров

Вся левая половина зверя была покрыта бледными наростами, связанными кружевом паутинки пустул. Раздутый, налившийся кровью левый глаз чуть не вываливался из глазницы. Олень дрожал, из раны у него на шее текла кровь. Но вот он вздыбился и, вскинув голову, закричал. Вот только – святый Боже! – рот у него раскрылся так, что вместе с челюстью вниз отошла и часть гортани: открылся, подобно бутону кошмарного цветка, усеянный зубами зоб. А уж кричал олень…

Кричал он голосом маленькой девочки. По-человечески.

Я вынул Пьющую Пепел и, перекрикивая этот нечестивый вопль, приказал Беллами:

– Стреляй же!

Бард выпустил еще стрелу: просто мастерски, прямо в раздувшийся глаз зверя. Тот лопнул, точно нарыв. Однако олень лишь опустил голову и, выставив вперед рога, побежал на нас. Сирша вскинула Доброту, а Шлюха встала на дыбы: Хлоя с Рафой выпали из седла. Я же, ничего не слыша из-за жуткого рева, сам предостерегающе зарычал. Видал я ночные ужасы, но ничего подобного мне прежде не попадалось. К тому же я не знал, как его убить. И тут из-за гнилых кустов кроваво-красной молнией, клубком клыков и когтей на спину зверю вылетело живое копье.

От удара олень пошатнулся и завопил еще громче – Феба впилась ему зубами в загривок. Он вильнул в сторону и врезался в кривой дуб. Феба еще крепче вонзила в него зубы, и девчачий вопль зазвучал выше. Олень дрожал, дрожал, но Феба его не отпускала, пока наконец не вырвала ему хребет. Коротко, вяло взбрыкнув напоследок, олень умер.

Воцарилась тишина.

Феба отплевывалась, мотая головой, словно кровь оленя имела мерзкий привкус. Хлоя, потрясенная, поднялась и во все глаза уставилась на поверженное страшилище.

– Твою Богу душу мать.

– Не богохульствуй, – хором попеняли мы ей.

Мы молча, в ужасе окружили убитого оленя. Вблизи я разглядел, что наростами покрыто почти все его тело: шкура больше напоминала мох; от пустул на ней тянуло прелыми листьями, и к этому запаху примешивалась вонь тухлятины, как от порченых. Аромат смерти и тлена.

– Ихэ, – пробормотала Сирша. – Скверна.

– Видала такое прежде? – спросил я, держась за сведенный живот.

– Во снах, – ответила, озираясь по сторонам, рубака. – Здеся, в низинах, еще не так плохо. Вот ближе к верховьям и в старых лесах мира Скверна правит черной дланью. Фиан и феи, ствол и ветви – осквернено все. Порча ненасытна и расползается.

– Эта Скверна… пришла с мертводнем?

Сирша глянула на меня искоса:

– Те что за печаль, Угодник?

– А тебе?

– Мне положено. Мое дыхание и кровь, Матери и Лу´ны.

Я кивнул, понимая наконец, с какой стати рубака-язычница таскается с кучкой сторонников Единой веры и тем, кто вроде как потомок самого Спасителя.

– Гейс[23].

– Да. – Сирша провела пальцами по татуировкам на лице. – Я клялася покончить со Скверной: духом священной Риган-Мор и Всематерей, и клятва написана у меня на коже, моей же лунной кровью. Вот почему, пока не исполню обета, никакой муж не убьет меня и никакой дьявол не покусится.

Я взглянул на Диора: мальчишка гладил Шлю по шее и успокаивал ее, шепча нежные слова.

– Я так понимаю, наш мелкий лорд Зазнайка – ключ к победе над Скверной?

Сирша, по-прежнему хмурясь, убрала с лица косичку.

«Мертвый встанет, свет падет;Лес сгниет – нам край придет.Лев рычит, и ангел льетСлезы в грех, что тайну пьет.Но неба радость нам вернет

Бог малой, что кровь прольет».

Я со вздохом покачал головой:

– Вечно они, сука, в стихах.

Рафа поднялся с земли и отряхнул меховую накидку от снега. Он был священником, верующим, который не имел ничего общего с безбожием. Но при этом он оставался ученым, и в его темных глазах горел свет обретенной за годы книжной мудрости.

– Вот видишь, Угодник, даже тот, кто поклоняется ложным богам, верит, что мы можем покончить с тьмой. Эти пророчества вырезаны в костях нашего мира. Это слова силы, слова истины. Когда солнце вновь воссияет на небосклоне, страданиям придет конец.

– И ключ к этому – Диор, – сказала Хлоя, крепко сжимая руку мальчишки.

Я опустил взгляд на оскверненного оленя. Мечты о жареном мясе давно прошли, уступив место слабому ужасу, что составил компанию жажде в моих жилах. Возможно, из-за Скверны порченые сюда и не забредали: нет людей, нет и поживы. Как бы там ни было, боль распространялась по телу подобно жгучему яду, и когда я посмотрел на Хлою, мой взгляд сам собой скользнул к трепещущей на шее жилке. А когда ко мне сзади приблизился Беллами, я невольно уловил за его неровным дыханием песню сердца.

Зубы заострились. В горло будто набился пепел.

– Валим нахер из этого леса.