Империя вампиров

Мы передохнули до полудня, а потом выступили в сгущающийся снегопад. Во-первых, хотелось до наступления ночи уйти подальше от Дантона, а во-вторых, была и иная причина удалиться от берега – и она волновала меня все сильнее. Диор каким-то образом притягивал нежить, словно падаль – воронов. И чем скорее мы отправились бы в путь, тем скорее наткнулись бы на порченых.

С последней трубки прошло двенадцать часов. У меня еще оставался фиал – заначка крови вампирши-птенца – в сапоге, но когда и его не станет, я полечу в пропасть. Пока что я испытывал легкий зуд, но вскоре у меня внутри заскребет, а потом станет царапать и рвать, и сохрани меня, Спаситель, если все станет хуже…

Хлоя с Рафой ехали на Шлю, прижимаясь друг к другу, чтобы согреться, а Диор вел кобылу под уздцы в сгущающийся лес, непрестанно болтая с Беллами. Мы с Сиршей шли по бокам, Феба пропадала на разведке. Сиршу я по-прежнему считал злобной грубиянкой, но благодарил мучеников за ее львицу. Бывало, эта зверюга не возвращалась часами, зато потом приносила в зубах тощего кролика или новости, которые Сирша всегда умела истолковать. Их связывали инстинкты или же нечто более глубокое – узы, записанные ведовством старого мира вроде спиралей на лице рубаки.

Спустя три дня мы пересекли кривой ручей – Сирша шепотом помолилась Матерям-лунам – и вступили в Фа’дэна.

Поначалу Лес Скорби ничем не отличался от любого другого леса: просто полоса старых деревьев, которых медленно душит бледный нежеланный любовник. За годы с начала мертводня большая часть зеленых мест в империи увяла, изголодавшись по солнечному свету, который некогда дарил им жизнь. Однако это не значило, что в Элидэне больше ничего не растет. Несть числа преемникам, только и ждущим, когда же старые правители падут, и вот из бреши, оставшейся за этими величавыми гигантами в шелестящих зеленых мантиях, взошел новый король.

Грибок.

Светящиеся пятна зверомора, длинные щупальца душильника, волдыри пучепуза и неровные, ползучие побеги тенеспина. Это были новые правители леса, величественные владыки упадка, возводящие свои замки на гниющих могилах былых королей. Шампиньон и поганка, гнилоплет и белоспор устилали землю плотным ковром или цвели на трупах, что пока еще не упали, полностью скрывая стволы.

– Ихэ, – зло бросила Сирша, осторожно ступая по раскисшей дороге.

– А?

Рубака глянула в мою сторону и покачала головой.

– Это мы их так кличем, Угодник. Ихэ. Скверна. Она портит и губит все, че когда-то зеленело и цвело.

Я огляделся и пожал плечами.

– Это просто грибы, девочка.

Рубака нахмурилась:

– Будешь звать меня девочкой, де Леон, и как-нить поутру, клянуся, проглотишь свои колокольцы.

– Мечта любого гуттаперчи, – улыбнулся Беллами, притопывая на морозе.

– Знал бы, о чем толкуешь, – сказала ему рубака. – Молчал бы.

– Это одна из моих самых очаровательных особе…

Горло мое сдавило, а живот скрутило так, что покраснело в глазах. Боль огнем растеклась по жилам, я пошатнулся и зашипел сквозь зубы.

– Габи? – окликнула меня Хлоя. – Что с тобой?

Достав из кармана последнюю бутылку водки, я надолго приложился к горлышку. Допив остатки, швырнул пустой сосуд в сторону, глубоко вздохнул и сказал:

– Все просто замечательно.

Разумеется, я солгал. С последней трубки минуло почти два дня, а заначка в сапоге опустела на четверть. На коже словно копошились невидимые блохи, и я потел, невзирая на лютый холод. Но рисковать запасами санктуса не решался: кто знает, долго ли нам брести по проклятой чащобе и когда мне удастся сцедить крови из новой пиявки.

Сколько помню, вампиры вечно портили мне жизнь, но сейчас, когда они срочно понадобились, нам от самого Винфэла не попадалось ни единого порченого.

Неужто там, наверху, на меня так обозлились?

– Твою богу душу мать…

– Не богохульствуй, Диор, – поджав губы, попеняла мальчишке Хлоя.

– Нет, – шепнул он. – Взгляни.

Дорогу нам переходила бледная фигура. Я даже было решил, будто она мне привиделась и это жажда играет со мной злые шутки. Но нет же, он брел, гордый, что твой лорд, через заросли поганок и белоспора.

Олень.

В Зюдхейме погода еще держалась теплая, а на севере водилась живность вроде лисиц и кроликов, но таких величественных созданий я не видал уже много лет. Ростом с меня, поджарый, шкура коричневая, на голове – корона ветвистых рогов. Беллами тут ж схватился за арбалет, а мы все замерли, как изваяния. От мысли о жареной оленине у меня даже жажда прошла.

Я затаил дыхание, пока бард тщательно прицеливался. Наконец звякнула тетива, и болт попал точно в цель – прямо в шею животному.

– Ха! – вскричал Беллами. – Видали?

Однако олень только пошатнулся и посмотрел на нас. Беллами замолчал и чуть не выронил арбалет.

– Твою Богу душу мать…

– Не богохульствуй, Беллами… – шепнула Хлоя.