– Хвала Господу. Не то копать бы нам сегодня две могилы.
Я удивленно моргнул. Потом, склонив голову набок, расслышал наконец, что у сестер месса и они кого-то оплакивают.
– Ля Кур… она убила кого-то, когда бежала?
Серорук кивнул.
– Сестру женского ордена. Юный Кавэ обнаружил ее тело, когда собирал лошадей. Ее выпили досуха и сбросили со стен монастыря.
От страха у меня похолодело в животе.
Хлои и Астрид этой ночью в обители не было…
– Что это за сестра, наставник?
– Ифе. – Серорук осенил себя колесным знамением. – Бедная девица.
Я исполнился постыдного облегчения и тихой скорби из-за смерти Ифе. Она была верной дочерью Бога и доброй ко мне. Ночью я застал ее на священной земле, но, видимо, ля Кур подстерегла ее у выхода из собора, а после отправилась по мою душу на конюшню. Вот если бы я тогда поговорил с Ифе, как-нибудь утешил ее, то, может, спас бы ей жизнь.
Но почему она вообще пошла в собор? Да еще плакала?
Я прищурился, глядя на Серорука.
Слишком уж много тайн.
– Как ля Кур сумела бежать, наставник?
Серорук вздохнул.
– Цех ее высушил, серебро опалило. Иссохшие запястья выскользнули из оков. Талон убит горем, бедолага. Ифе много лет служила при нем помощницей. Она была ему как дочь, которой у него не было и не будет. Он клянется Вседержителем и семерыми мучениками, что больше этого не повторится.
– Такое случалось прежде?
– Лично я не припомню.
Я никак не выдал своих чувств, но внутри у меня все переворачивалось. Наверняка я не знал, но готов был поставить яйца на то, что это Аарон де Косте выпустил сучку – лишь бы она меня убила. Дьявол, он знал, где я буду утром, а подлость проявил, еще применив на мне свой дар крови. В Перчатке он и вовсе клялся убить меня. В итоге его руки остались бы девственно чистыми, и он вернул бы себе место старшего.
Но так ли черна душа Аарона? Правда ли он покушался на убийство из уязвленного самолюбия?
И чужими руками случайно убил невинную сестру?
Серорук был моим учителем, моим защитником. Я хотел доверять ему, но однажды он мне уже солгал, а я по-прежнему разгребал дерьмо, наказанный за непослушание. Поделись я с ним подозрениями, и он не воспринял бы их всерьез, тем более без доказательств.
Наставник принял мое молчание за проявление скорби. Неловко похлопал меня по плечу, точно отец поневоле.
– Скорбеть – не грех, но сестра Ифе сейчас с мучениками. А ты молодец, Львенок: отбиться от двух порченых и высококровки, да к тому же голыми руками. Это дорогого стоит.
Я пожал плечами.
– Справедливый копыто приложил.
Серорук внимательно присмотрелся ко мне.
– То есть ничего странного? Как тогда, в Скайфолле?
Я вспомнил, как закипела кровь маленького Клода и слова Талона: «Его немедленно надо отвести к Небесному мосту. Перерезать глотку и отдать водам реки».
Прикажи Халид сделать это, стал бы Серорук защищать меня?
– Нет, наставник, – ответил я.
Он хмыкнул, сделав вид, будто поверил.
– Что ж, тогда поправляйся поскорее и будь готов ехать, малец. Закат угодника не ждет.
У меня защекотало в животе.
– Снова на охоту?
Серорук кивнул.
– Талон закончил проверять кровь мальчишки де Бланше. Как я и подозревал, она оказалась густовата для птенца. Вампиры становятся сильнее с возрастом, но некая доля могущества всегда передается от создателя творению. Талон заявил, что тварь, обратившая малыша Клода, – совершенно точно старожил.
– Старейшина Восс? – прошептал я.
–
Я мысленно застонал, представив, как эта хмурая скотина тащится с нами по провинциям.
– Но ведь Талон – серафим. Не слишком ли он важен, чтобы им рисковать?
– Старожил – цель смертельно опасная, а наш серафим – старейший бледнокровка с дарами Восс в Сан-Мишоне. Он объяснит вам с де Косте, как защититься от нашего врага.
Я угрюмо кивнул.
– Когда выезжаем?
– Завтра. Так что лучше тебе наглотаться цементу и укрепиться, Львенок. Одно дело – шинковать птенцов, но эта дичь испытает тебя на прочность, не сомневайся. – Черты его лица, невиданное дело, смягчились, когда он запустил руку в карман пальто. – Принес тебе кое-что почитать, пока ты тут лечишься.
Серорук вручил мне запечатанное простым свечным воском письмо. Стоило понять, от кого оно, и боль от ран как рукой сняло. Наставник кивнул и оставил меня, а я дрожащими руками сломал печать и вчитался в изящные строчки.