Иная судьба

— Нет, — сказал я. — Ананка неизбежна и неотвратима. Пророчество Мойр сбылось. И меня сверг сын.

Мы стояли теперь лицом к лицу — я и кифаред Ифит, лучник и любовник моей жены. Сын нереиды Левки.

Отмеченный клеймом Кронида — свергать отца…

Глядящий на меня с изумлением, недоверием и болью.

Готовый свести брови — и воспротивиться. Откроет рот, скажет: «Я шел не свергать тебя! То есть, и свергать тоже, но теперь…» Выбросит Судьбу на ветер, развеет пророчество в прах, как это сделал другой мой сын — тот, который сейчас скитается на краю света в компании Мудрости.

И тогда я, будто Судьба была ускользающей тканью, схватил ее за край — и рванул на себя.

Легкая стрелка, страшное оружие Циклопов, легло из моей ладони в его: от лучника — к лучнику.

— Однажды я подарил её твоей матери. Сегодня она вернула мне подарок. Она твоя, сын. Не промахивайся.

Больше я не позволил себе ни взгляда. Ни слова. Прошел мимо сжавшегося Гермеса. Мимо посторонившегося Стрелка, стонущих титанов, каких-то еще заговорщиков, пугливо толкущихся в коридоре. Прошел, на ходу надевая взятый у Гермеса шлем.

Туда, куда звала черная, толстая, соткавшаяся окончательно нить. Туда, куда звали Гестия, Гипнос, Геката и вой далекого пса, на которого пыталась надеть оковы жестокая рука.

Где был нужен сейчас неизмеримо больше, чем на Олимпе.

Невидимкой — в подземный мир.

МОНОДИЯ. ТАНАТ

мое сердце колотится — кажется, я дышу, и меня согревает твой шепот и этот шум,

а в глазах твоих небо — бескрайняя темно-синь — и захочешь сбежать, улететь,

да не хватит сил оторваться от центра мира, который — ты.

я… не чувствую больше крыльями высоты.

Kardemort

Однажды, еще в юности, он видел Мойр. Вскоре после того, как попытался отбросить клинок. Тогда, еще не придя в себя от боли, он попытался найти ответы на свои вопросы на Олимпе — и спросить решил у Прях.

Мойры явились не теми, которые произносят великие пророчества и властвуют над судьбами богов. Не великими и безжалостными.

Насмешливыми спорщицами над опостылевшей работой — вечными нитями.

«Эй! — звенит в памяти. — Лахезка! Тут ужасный Чернокрылый наконец заявился. Румяна отдавай — я ж говорила, рано или поздно…»

Лахезис штопала хитон — мелькала иголка в толстенных пальцах. Атропос жевала яблоко — откусывала мелкими кусками. Похихикивала:

— Ножницы свои на год ставлю — на нить свою смотреть пришел…

— У чудовищ нет судьбы, — сказал он, глядя туда, где вилась белоснежная нить брата, и иссиня-темная — матери, и густо-свинцовая — отца… — Предназначение. Почему же у нас есть нити?

— А чтобы порядок был, — отозвалась Атропос с мелким смешочком. — Вздумал он — без нити, как же…

— И вообще — кто там знает, вдруг ты решишь это самое предназначение на Судьбу сменять, — бухнула вдруг Лахезис. Клото цыкнула на сестру. И уже когда он подошел к своей нити, и она, будто меч, пропела под пальцами, предложила лениво: — Что, небось, наскучило нитки-то резать? А ты сломай клинок.

— Так у него ж и выкинуть не получилось, — громким шепотом подсказала Лахезис. — Что, подземный? А ты думал — какова цена?

Тогда он передернул плечами — понял. И больше об этом не раздумывал — меч Таната Жестокосердного — его часть, как сердце и крылья…