Иная судьба

Плоды — алые, внутри посверкивают капельками. Кровь смешалась со слезами, влилась в красные сосуды, сияет зернышками изнутри…

Чья?

— Сегодня я погребла сына. Когда ты заточил других моих сыновей в Тартар… я молчала. Я думала: вдруг ты опомнишься, найдешь выход… Я решила родить еще. Мой мальчик… Офиотавр… никому не причинил зла. Но кто-то отобрал его жизнь. Кто-то из тех, кому самое место в Тартаре и кто еще не там… Кто-то из вас. Олимпийцев.

— Почему ты думаешь так?

В ее взгляде — в густой коричневатости распаханной нивы — ничего не поймешь. Там перемешаны боль и зола от сожженного кем-то тела мальчика-Офиотавра, беловолосого и голубоглазого, безобидного и улыбчивого. Там — алые цветы от его крови, упавшей на землю и проросшей деревьями — напоминанием.

— Я найду того, кто отнял у тебя сына, Хтония.

— Я не за справедливостью к тебе, Криводушный. Ты помнишь наш первый разговор? Когда ты говорил, что не будешь править. Что вызволишь моих детей… Уже после того, как ты воцарился, я должна была понять о тебе всё.

— Я освободил Циклопов.

— И взамен заключил туда других. Моих сыновей. Не воевавших с тобой сыновей. Веривших, что ты хочешь мира. Ты стрелял в них из лука, который получил от меня. И даже тогда я молчала. Когда ты построил свой Золотой век, полный лжи, как все, к чему ты прикасаешься. Я молчала и верила — что это тебе предназначено было стать Владыкой, стрелять из лука Неба… И только сегодня я спросила себя — не я ли впихнула тебе в руки твое предназначение?

Молчит сад, только сладко пахнут яблоки. Ветер овевает беззащитную спину пастушка-Владыки. Спину лучника, в которую так и нацелена стрела… или даже — несколько?

И не знаешь — откуда прилетит роковая.

— Что ты сделаешь? — спросил я. — Откроешь Тартар? Поднимешь своих детей на восстание, породишь чудовищ? Свергнешь меня?

— Отойду в сторону.

Фраза упала не шелухой — кованым бронзовым лезвием на кожу. Блеснули зеленью глаза матери-Геи.

«Я знаю, что грозит тебе и твоему трону… дворцу… Олимпу. Я знаю куда больше, чем знаешь ты — кого называют вездесущим. Не знаю только — не ошиблась ли я, отдавая лук Урана в твои руки. Поэтому я принесла тебе подарок, Кронид. Этот плод — чтобы ты помнил, чем оборачиваются слова, которые не держишь. Чтобы ты помнил о подарках, которые можно дарить и отнимать».

Кажется, она добавила еще что-то. Прежде чем ушла — гораздо тише, чем Метида, просто растворившись.

«Теперь есть только ты, Кронид. Да еще твоя Ананка».

Ананка молчала из-за плеч, пока я бежал по коридорам дворца. Открывал двери, пороги перепрыгивал.

Может, ей не было дела до пастушка, что когда-то прыгал по кочкам на Крите — а теперь вот так же по своему дворцу скачет. А может — тоже готовила мне подарочек. Из тех, которые можно давать и отнимать.

Я мог бы сразу позвать, но я бежал по коридорам — распугивая слуг, в свою спальню, как будто должен был увидеть собственное изголовье, чтобы окликнуть то, что проросло в кровь и в кожу, стало частью меня…

Позвал, влетев в комнату. Потом еще раз. И еще раз. Изголовье, столик, кресло с брошенным плащом…

Лук Урана не отозвался, покорный воле той, которая выплавила его из себя.

Легкого стрельчатого шлема-невидимки тоже не было видно.

Только невиданный алый плод одиноко лежал на столе — хранил тепло то ли слёз, то ли крови.

МОНОДИЯ. ТАНАТ

…смотри мне в глаза, смотри — я лечу вперёд.

я — всё ещё чудовище.

но твоё.

Kardemort

Чудовища не видят снов. Спросите Гипноса, сына Ночи. Спросите его сыновей — десяток тысяч снов-чудовищ на любой вкус. Спросите — они расскажут вам, что не приходят к своим.

Чудовищам достаточно памяти да прозрений. Еще — видений, порожденных стигийскими туманами, запахом асфоделей да дурманом Лиссы. В них, в этих видениях, будто в воде бездонного колодца плавают фигуры, касания, голоса…

— У чудовищ нет Судьбы.

— Да, сын Ночи. Нет Судьбы — но и им не избежать её…

Тянутся нити. Вяжутся в нерушимый узел. Золотая и железная. Железная и чёрная.

Железная и теплая, огненная.

— Попроси и стану… какой пожелаешь…

— Предназначение.

Нити других могут изменять цвет. Прерываться и раздваиваться. Нити чудовищ всегда однородны. От начала — к концу.