Иная судьба

— Ты… смеешься?! Лисса-безумие посетила тебя, Литос?!

Почему бы и нет. Я, знаешь ли, Разумная, ждал, что меня сын будет свергать. Вот прямо сегодня. Но у Ареса нашлись дела поважнее — что мне делать-то остается?

Хрипло гоготать над избитым сюжетом: ах, она танцевала, ах, колесница, похитил, увез…

— Вижу, Ата гостила в твоем дворце не напрасно, Разумная. Раз уж Афина сумела даже тебя убедить в том, что могла безмятежно собирать цветочки…

Метида тихо охнула — ее стихия напомнила о себе, продравшись сквозь материнские чувства. Пробормотала:

— Так ты… не веришь?

— Ты — веришь? — спросил я. — Что Арес похитил ее? Вскинул на плечо и был таков? Тот, кого она одолела во всех поединках? Веришь, что она не сопротивлялась?

Мне проще поверить в обратное — сидел себе мой сынок, распевал песенки, а тут Афина на колеснице. Через плечо — и в закат.

Зачем только дочке это понадобилось? Держать подальше от меня? Где — в плену?

Да в каком, к Хаосу, плену. Вот, значит, почему она не явилась посмотреть на наказание Геры. Хотел бы я знать, куда теперь понесет этих двоих — Войну и Мудрость… впрочем, что тут гадать — наверняка удалятся на край света и составят компанию Прометею.

Будь счастлива, дочь. Надеюсь, ты научишь Ареса получше сражаться на мечах.

— А во что веришь ты, Литос? В то, что моя дочь могла оставить тебя сейчас? Оставить Олимп сейчас? Оставить меня, попрать свое предназначение, свою мудрость и сбежать с этим… Может, ты веришь, что она полюбила его? Его?! Этого…

Выговорись, Разумная. Я тебе кубок вина поднесу — мне ли не знать, каково это, когда дети оказываются совсем не тем, чем ты их воображаешь. Словно зачарованный сундук с сокровищами: терпеливо годами складываешь в него то, что тебе дороже всего — чтобы однажды поднять крышку и обнаружить под ней клинок — вместо монет, свиток — вместо панциря, лук — вместо кубка.

Перечисли же — насколько это невозможно, пока я проникаюсь своей виной, слушая твои «Взбалмошный юнец… ни капли разума! Эти его выходки… Драки… Дерзкий… С Афродитой!! Она не могла, не говори мне, она не такая…»

Может, тебе и впрямь стоило родить ее из головы. Превратиться в льва, слопать какого-нибудь смертного. Не покупать у меня ночь — за шлем. Потому что это ведь моя кровь там, в венах у твоей дочери. Это она кипит и заставляет — обходить предназначение, попирать мудрость, влюбляться с одного раза и намертво.

Так что не обвиняй себя, Метида. Это не твоя вина.

— …поступить настолько неразумно!!

— Неразумно, — сказал я тогда, — и мудро. Кто знает, Разумная. Может, мудрость — не в том, чтобы разбрасываться советами и изрекать с глубокомысленным видом истины, которые все равно кто-то уже изрек до тебя. Может — она не в том, чтобы быть рядом с Владыками, лезть в войны и отдалять неизбежное. Иногда мудрее всего — держаться в стороне. Строить свой дом и защищать его. Зажигать очаги — спроси об этом Гестию, она расскажет. Может — наша дочь поняла что-то, что нам недоступно?

Метида, вцепившись в кубок с вином, смотрела потемневшими от гнева глазами. Ясно было — не верит. И не простит. Ни меня с моей кровью, ни Ареса, в котором — та же самая непредсказуемая кровь.

— В одном ты прав, — сухо сказала она, вставая. — Мудрость вовремя покинула твой дворец.

— Мудрость не всегда присутствует только там, где есть её богиня, — возразил я.

Она не обернулась от дверей — остановилась на миг, потом бросила: «Как и война» — и исчезла в коридоре.

День-жизнь вздрогнул, опомнившись. Пополз понемногу к старости-вечеру. Гикнул и подстегнул своих коней Гелиос в вышине. С удивлением, должно быть, глянул на лежащий внизу Олимп: что это там изменилось?

Немудрый Олимп. Лишенный войны.

И Клейма Кронида.

Правда, сам Кронид что-то прохаживается по саду, который ему в подарок насадила сестра-Деметра. Непонятно — то ли он яблочек покушать решил. То ли вдруг вообразил, что пора дышать полной грудью. Меч, как-никак, убрался от макушки. Не сорвалась с тетивы стрела, наведенная в спину.

Если Афина решилась держать Ареса подальше от меня и поближе к себе — я-то знаю, эта удержит… И значит — день не последний, и время из моей клепсидры не растеклось по полу, и может — еще даже не скоро…

Одно плохо: я в это не верю. Потому что знаю: Ананка там, за плечами, молчит неспроста. Неспроста — не получается вздохнуть полной грудью. Неспроста так и звучит в груди неумолчное «Будет».

Но если не Арес — тогда…?

— Хорошо, когда у тебя есть сын. Еще лучше — два сына. Или больше. Чтобы, если вдруг одного убьют, — можно было утешиться.

Под деревом сидела, раскладывая по холщовой сумке невиданные плоды, сгорбленная старушка. Бабуля-Хтония, какой помнилась мне по Криту. Так, будто она каждый вечер тут под яблоньками сидит. Внучка поджидает.

— Что, — спросил я почти весело. — Кого-то еще похитили? На колеснице, в танце, с зеленой лужайки?

Хтония подняла глаза. Оглядела с ног до головы. Поджала губы.

— День еще не закончился, пастушок. Может быть всякое.

— Что же тогда? Или пришла просто яблочком угостить?

— Я нынче выращиваю другие плоды, Кронид.