Читаем Инкарнационный реализм Достоевского. В поисках Христа в Карамазовых полностью

Мальчик Смуров поднял ее [шляпу] и понес за ним. Все мальчики до единого плакали, а пуще всех Коля и мальчик, открывший Трою, и хоть Смуров, с капитанскою шляпой в руках, тоже ужасно как плакал, но успел-таки, чуть не на бегу, захватить обломок кирпичика, красневший на снегу дорожки, чтоб метнуть им в быстро пролетевшую стаю воробушков [Достоевский 1972–1990, 15: 193][334].

При первом знакомстве со Смуровым он бросается камнями в Илюшу [Достоевский 1972–1990, 14: 161]; здесь же он швыряет камень в Илюшиных воробушков. Надрывный жест Смурова противоречит всякому сентиментальному чувству успокоения, навеянному видом птиц[335], клюющих хлеб на могиле Илюши. Брошенный Смуровым осколок кирпича не задевает птиц, но картина эта заставляет вспомнить о протесте Ивана: «…при чем

тут дети, скажи мне, пожалуйста? <…> …для чего должны были страдать и они <…>?» [Достоевский 1972–1990, 14: 222] (курсив мой. —
П. К.). Праведный гнев и надрывный плач Рахили по-прежнему остаются естественной реакцией на смерть ребенка. Это же можно сказать и о воззвании к правосудию, о человеческих поступках, направленных на защиту невинных, о необходимости которых настойчиво говорил Зосима: «…да не будет истязания детей, восстаньте и проповедуйте сие скорее, скорее» [Достоевский 1972–1990, 14: 286]. Камень увековечивает и отважный порыв Илюши к справедливости, и то, как он «чувствовал честь и горькую обиду отцовскую, за которую и восстал» [Достоевский 1972–1990, 15: 195], и его христоподобный ответ болезнью и смертью, которая принесла плоды в сообществе. Кому как не Смурову с его ясным взором заметить камень Илюши и обратить на него внимание остальных [Достоевский 1972–1990, 15: 194][336]
.

На последних страницах Алеша обретает веселую компанию, маленькую церковь из двенадцати человек, построенную на Илюшином камне. Необъяснима ирония того, что эта «гармония», по всей очевидности, основывается на памяти о страдавшем и умершем ребенке. Как отмечает Робин Фойер Миллер, «их братство сцементировано тем самым раствором, который ранее так красноречиво отказывался принимать Иван — незаслуженным страданием ребенка» [Miller 2008: 133]. Иногда, после обсуждения романа в течение семи недель, на заключительном занятии, непосредственно перед тем, как представить речь на камне в исполнении избранного нашей группой Алеши, я зачитываю вслух слова Робин. И у меня, и у других мороз пробегает по коже: неужели Достоевский завершил роман образом небесной гармонии, построенной на слезах Илюши? Неужели он принял «неевклидову» теодицею Ивана?

Нет. Заключительный образ общинной гармонии в романе не отражает той теодицеи, которую справедливо отвергают и Иван, и Алеша. Как уже было сказано ранее, сама по себе теодицея — это модернистский, подозрительный конструкт, независимо от того, принимает ли она форму защиты «лучшего из возможных миров» у Лейбница или тезиса Джона Хика о том, что страдания необходимы для «духовного развития». Теодицея придает ужасной, мучительной смерти рациональную цель, поставленную человеком. Страдания и смерть Илюши — и обещание его восстания из мертвых — обретают смысл в более «старинном, вечном» [Достоевский 1972–1990, 15: 197] понимании страдания, основывающемся на Писании и обычае, проистекающем из веры в то, что человеческая личность участвует в пасхальной мистерии победы над смертью, одержанной Христом. Поэтому апостол Павел и напутствует читающих его иметь «между собой те же чувствования, что и во Христе Иисусе», который кенотически принял наше человеческое состояние: детство, страдания, смерть, а в конечном итоге — воскресение (Флп. 2:5–12).

Перейти на страницу:

Все книги серии Современная западная русистика / Contemporary Western Rusistika

Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст
Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст

В этой книге исследователи из США, Франции, Германии и Великобритании рассматривают ГУЛАГ как особый исторический и культурный феномен. Советская лагерная система предстает в большом разнообразии ее конкретных проявлений и сопоставляется с подобными системами разных стран и эпох – от Индии и Африки в XIX столетии до Германии и Северной Кореи в XX веке. Читатели смогут ознакомиться с историями заключенных и охранников, узнают, как была организована система распределения продовольствия, окунутся в визуальную историю лагерей и убедятся в том, что ГУЛАГ имеет не только глубокие исторические истоки и множественные типологические параллели, но и долгосрочные последствия. Помещая советскую лагерную систему в широкий исторический, географический и культурный контекст, авторы этой книги представляют русскому читателю новый, сторонний взгляд на множество социальных, юридических, нравственных и иных явлений советской жизни, тем самым открывая новые горизонты для осмысления истории XX века.В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Коллектив авторов , Сборник статей

Альтернативные науки и научные теории / Зарубежная публицистика / Документальное
Ружья для царя. Американские технологии и индустрия стрелкового огнестрельного оружия в России XIX века
Ружья для царя. Американские технологии и индустрия стрелкового огнестрельного оружия в России XIX века

Технологическое отставание России ко второй половине XIX века стало очевидным: максимально наглядно это было продемонстрировано ходом и итогами Крымской войны. В поисках вариантов быстрой модернизации оружейной промышленности – и армии в целом – власти империи обратились ко многим производителям современных образцов пехотного оружия, но ключевую роль в обновлении российской военной сферы сыграло сотрудничество с американскими производителями. Книга Джозефа Брэдли повествует о трудных, не всегда успешных, но в конечном счете продуктивных взаимоотношениях американских и российских оружейников и исторической роли, которую сыграло это партнерство.В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Джозеф Брэдли

Публицистика / Документальное

Похожие книги

19 мифов о популярных героях. Самые известные прототипы в истории книг и сериалов
19 мифов о популярных героях. Самые известные прототипы в истории книг и сериалов

«19 мифов о популярных героях. Самые известные прототипы в истории книг и сериалов» – это книга о личностях, оставивших свой почти незаметный след в истории литературы. Почти незаметный, потому что под маской многих знакомых нам с книжных страниц героев скрываются настоящие исторические личности, действительно жившие когда-то люди, имена которых известны только литературоведам. На страницах этой книги вы познакомитесь с теми, кто вдохновил писателей прошлого на создание таких известных образов, как Шерлок Холмс, Миледи, Митрофанушка, Остап Бендер и многих других. Также вы узнаете, кто стал прообразом героев русских сказок и былин, и найдете ответ на вопрос, действительно ли Иван Царевич существовал на самом деле.Людмила Макагонова и Наталья Серёгина – авторы популярных исторических блогов «Коллекция заблуждений» и «История. Интересно!», а также авторы книги «Коллекция заблуждений. 20 самых неоднозначных личностей мировой истории».В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Людмила Макагонова , Наталья Серёгина

Литературоведение
Расшифрованный Булгаков. Тайны «Мастера и Маргариты»
Расшифрованный Булгаков. Тайны «Мастера и Маргариты»

Когда казнили Иешуа Га-Ноцри в романе Булгакова? А когда происходит действие московских сцен «Мастера и Маргариты»? Оказывается, все расписано писателем до года, дня и часа. Прототипом каких героев романа послужили Ленин, Сталин, Бухарин? Кто из современных Булгакову писателей запечатлен на страницах романа, и как отражены в тексте факты булгаковской биографии Понтия Пилата? Как преломилась в романе история раннего христианства и масонства? Почему погиб Михаил Александрович Берлиоз? Как отразились в структуре романа идеи русских религиозных философов начала XX века? И наконец, как воздействует на нас заключенная в произведении магия цифр?Ответы на эти и другие вопросы читатель найдет в новой книге известного исследователя творчества Михаила Булгакова, доктора филологических наук Бориса Соколова.

Борис Вадимович Соколов , Борис Вадимосич Соколов

Документальная литература / Критика / Литературоведение / Образование и наука / Документальное