Инкарнационный реализм Достоевского. В поисках Христа в Карамазовых

Алеша отвечает на этот дар благоразумия служением во благо другим. Алешина импровизированная «проповедь» носит евхаристический характер: она и напоминает о смерти и воскресении Христа, и соучаствует в них. Для благоразумия очень важна память: Алеша вспоминает общую для отца и сына Голгофу, воззвание отца к справедливости и его мольбу сыну о милосердии к Мите — злодею, который не ведал, что творил, позоря отца перед сыном[338]. Учреждая евхаристию, Христос подчеркивает: «сие творите в Мое воспоминание» (1Кор. 11:24; Мк. 14:22; Лк. 22:19). Алеша повторяет вариации слова «память» и уверяет мальчиков, что «даже если и одно только хорошее воспоминание при нас останется в нашем сердце, то и то может послужить когда-нибудь нам во спасение» [Достоевский 1972–1990, 15: 195]. Во время Божественной литургии они пропели «Вечную память»[339]; будучи импровизацией, речь Алеши вторит литургии, поскольку в ней не только находит выражение память о Боге, но и воплощается божественная любовь. Христос берет хлеб и вино и говорит: «Сие есть Тело Мое и сия есть Кровь Моя». Последняя глава романа завершается образами хлеба. Перед погребением скорбящие приносят хлеб птицам; после речи все вместе отправляются есть блины. В католической, православной и некоторых протестантских традициях хлеб и вино пресуществляются и представляют собой тело и кровь Христовы. Как «источник и вершина христианской жизни»

[340], евхаристия представляет саму Церковь как мистическое тело Христа. Христос основывает Свою Церковь на Петре, Petros’e: «на сем камне Я создам Церковь Мою». Вот и мальчики объединяются в экклесию у камня Илюши[341]

, тогда как сам умерший мальчик соучаствовал в страданиях, смерти и воскресении Христа. В католической обрядности возглашение памяти в евхаристической молитве утверждает смерть, воскресение и обновляющее второе пришествие Христа: «Христос умер, Христос воскрес, Христос придет вновь».

Неотъемлемой частью благоразумия является и «дальновидность», спокойная готовность к неожиданностям[342]. Алеша продемонстрировал ее по отношению к Грушеньке в «Луковке». Мальчики сами были готовы к неожиданному предложению Алеши и «тотчас устремили на него пристальные, ожидающие взгляды» [Достоевский 1972–1990, 15: 194]. Алеша видит, что они готовы откликнуться на его призыв: «…не забывайте никогда, как нам было раз здесь хорошо, всем сообща, соединенным таким хорошим и добрым чувством, которое и нас сделало на это время любви нашей к бедному мальчику, может быть, лучшими, чем мы есть в самом деле» [Достоевский 1972–1990, 15: 195]. Как же нам стать «лучшими, чем мы есть в самом деле»? Алеша предполагает, что их опыт — это опыт самотрансценденции

[343], кратковременного восстановления их тварного подобия любящему Творцу, полностью восстанавливающееся только в теозисе. Другой пример приводится в «Кане»: в сновидении Алеши «простодушное немудрое веселие каких-нибудь темных, темных и нехитрых существ» [Достоевский 1972–1990, 14: 326] преображается и превращается в образ общей благодати. На похоронах Илюши многие превращаются в единое благодаря «существу, которое <…> может всё простить, всех и вся и за всё

» [Достоевский 1972–1990, 14: 224]. В противоположность мишурной «тайне», навязываемой Великим инквизитором, Алеша свидетельствует о тайне настоящей — соучастии в тринитарной любви Бога. Алеша призывает своих двенадцать слушателей помнить об этом соучастии: «Будем, во-первых и прежде всего, добры, потом честны, а потом — не будем никогда забывать друг об друге» [Достоевский 1972–1990, 15: 196]. Он утверждает, что хорошее и доброе «воспоминание одно <…> от великого зла удержит» [Достоевский 1972–1990, 15: 195]. Алеша обещает навсегда запомнить этот миг и, проявляя деятельную любовь в чистом виде, выделяет конкретные лица и имена мальчиков, к которым обращается, и радуется, что они смотрят на него так, словно их взоры являются их даром ему: