Инкарнационный реализм Достоевского. В поисках Христа в Карамазовых

Однако между Алешей в романе Достоевского и его различными сценическими воплощениями есть одно принципиальное различие. Как показывает Контино, частью «благоразумного реализма» Алеши — и основной составляющей концепции деятельной любви Зосимы — является его абсолютная нетеатральность. В романе, полном экстазов, истерии, надрывов и работы на публику, рассудительный человек предпочитает слушать, а не высказываться. Им движет не сценарий, но ощущение того, что он должен быть рядом с любым человеком, кому в эту минуту требуется его присутствие или внимание. Алешу можно оскорбить, с ним можно кокетничать, но он не теряет головы ни от того, ни от другого. Его первый интуитивный порыв — доверять человеку. Когда его обижают, он испытывает не злость и не обиду, но грусть. Отчаяние возникает только тогда, когда он чувствует, что человек нуждается в помощи, но не видит непосредственного способа оказать ее или облегчить эту нужду. Поэтому в ситуациях, которые не могут быть улучшены его вмешательством, он учится позволять событиям идти своим чередом. Во всем этом Алеша выступает как противоположность гордецу Ивану — тому из братьев, который, по-видимому, нравится Контино меньше всех^{25}

. (Экстатическая иррациональность и необузданность поступков Дмитрия в этой книге воспринимаются гораздо снисходительнее, прощаются и даже получают высокую оценку.) Начиная с главы четвертой, Контино проводит читателя через события шести дней в жизни романного Алеши. Эти дни ни в коей мере нельзя назвать триумфальными. Как быстро накапливаются неудачные, неловкие, обескураживающие моменты! Младший брат становится всеобщим доверенным лицом, однако он оказывается не способным ни планировать, ни замышлять, ни хранить секреты (стоит кому-то попросить его рассказать всю историю, как он ее сразу выложит). Однако все эти проблемы не становятся определяющими чертами ни портрета Алеши, ни основного сюжета. Алеша обладает какой-то почти пугающей скромностью.

Из-за этой отрешенности, спонтанности и сопутствующего им непостоянства, непредсказуемой природы его поведения, тип личности Алеши трудно определить по его поступкам и их мотивам. Скорее, он представляет собой набор характерных реакций и подсказанных верой моделей, успешность которых никогда не бывает гарантированной (по крайней мере для самого Алеши), потому что, как давно заметил Роберт Белнап, «центральная тема романа — запаздывание в проявлении благодати» [Belknap 1989: 66]. В посвященном Достоевскому исследовании Роуэн Уильямс сказал в пользу этого открытого образа младшего брата Карамазова следующее: «Вера Алеши <…> не окажется подтверждением того, что вселенский процесс обязательно простит или исцелит; он действительно узнает лишь то, что перемены происходят и что они не зависят от человеческих возможностей» [Williams 2008: 39]. Другие исцеляются под влиянием внимательной личности Алеши; они чувствуют, что он — проводник той энергии, истоки которой лежат в мирах иных. Однако, в отличие от братьев и отца, Алеша не склонен проповедовать то, чем он живет. Несколько раз в романе Алеша воспринимается как юродивый (рассказчик во вступлении опровергает это, а затем так его называет Катерина Ивановна [Достоевский 1972–1990, 14: 175]). Однако в романе более ярко проявляются черты Алеши как искателя, посредника и целителя. Посланный в мир, он ищет действенные способы исцеления того, что утрачено другими, оставаясь верным драгоценной утрате.

* * *