Инкарнационный реализм Достоевского. В поисках Христа в Карамазовых

Из этого следует, что благоразумие и инкарнационный реализм определяют как тональность повествования, так и перечень поступков героев. И к достоинствам книги Контино, при всем ее богатом научном аппарате, относится то, что она побуждает нас дополнить многочисленные нетривиальные исследования «Братьев Карамазовых» простым, неспешным, пристальным перечитыванием того, что нам уже знакомо. То, что мы узнаем о «третьем сыне, Алеше» (часть I, книга первая, глава 4), как никогда прежде достойно повторения в сегодняшнем моральном климате. Алеша — не фанатик, не мистик, он просто любит людей и хочет им помочь. Он немногословен, и хотя события часто огорчают его, он ничему не удивляется, ничего не пугается, редко осуждает и совсем не помнит обид. По большому счету, самые разные люди, от шутов до циников и многочисленных разобиженных, травмированных личностей, отчаянно хотят, чтобы он был рядом. Возможно, в том, как Достоевский обрисовал своего Алешу, больше всего поражает полное слияние в его личности сакрального и профанного, метафизического и земного. Мы осознаем, что «инкарнационный реализм» полностью совместим с тем, что в окружающем мире именуется чудесами; он также может быть совместим со многими гуманистическими разновидностями материализма^{30}

. Сосредоточенность Контино на Алеше как воплощении благоразумия выполняет ту же интегративную работу. Рассуждая о добродетелях, Йозеф Пипер называет благоразумие «образцом и „матерью“ всех остальных главных добродетелей», каким бы неожиданным и неочевидным это ни показалось современному уму, воспитанному на обычном театральном героизме; только благоразумный человек «может быть справедливым, храбрым и сдержанным», пишет Пипер, и мы хороши и поступаем хорошо только в той мере, в какой мы благоразумны [Pieper 1966: 3–4]. Опять же, следование Алеше как образцу не защищает человека от неудачи. Оно лишь позволяет действовать так, чтобы не усугублять неудачу. Денис Тернер, обобщая сказанное Фомой Аквинским, называет рассудительность «умением видеть нравственный смысл человеческих ситуаций, то, какими истинными стремлениями они вызваны» [Turner 2013: 180]. Можно с уверенностью сказать, что миссия Алеши в «Братьях Карамазовых» заключается в том, чтобы помочь каждому из прочих главных героев определить, в чем заключается их «истинное стремление». Как мы убедились из рассказа Контино о событиях в жизни каждого из братьев, происходивших в течение полудюжины дней, эта миссия может оказаться неблагодарной. Помочь Алеше выполнить ее мог только «внутренний Зосима».

* * *

Если третий сын Алеша — надежда России и «Христос среди Карамазовых», то Пол Контино — католик в стане американских исследователей Достоевского, со стажем не в одно десятилетие. Все, кто восхищается Полом и любит его, немного удивлены, как такое случилось. Достоевский презирал католиков (разумеется, он презирал не какую-то этническую или религиозную группу, но католицизм постоянно представлялся им в весьма нелестных проявлениях, таких как испанская инквизиция). Подобно Роуэну Уильямсу, автору книги о Достоевском, Контино придерживается менее догматического, более экуменического и ориентированного на дела взгляда на русского писателя. Во введении к своему труду, написанном для его издания в рамках серии, Уильямс размышляет о «нынешней книжной лихорадке враждебности по отношению к религиозной вере» и приходит к выводу, что авторы таких книг обычно обращают внимание не на то, что нужно. Они не воспринимают религиозную веру как одну из многих «систем смыслов» (включая те, которые мы, «не задумываясь, считаем наукой»), и все эти смыслы «похоже, оказывают на нас воздействие, позволяя нам видеть явления как связанные, а не происходящие сами по себе» [Williams 2008: VII–VIII]. Метафоры и творческое воображение используются во всех функциональных смысловых системах. В некоторых даже устанавливаются законы, хотя каждая система отличается по степени зависимости от количественных показателей и верифицируемости результатов. «Что, как правило, отсутствует в полемически заостренных антирелигиозных книгах, — отмечает Уильямс, — так это внимание к тому, что на самом деле делают и говорят религиозные люди»; то есть в них скрупулезно исследуется исключительно доктрина, которая необязательно может восприниматься ими как логичная, и игнорируется «арсенал возможностей», доступных человеку, решившему воспринимать и связывать явления между собой определенным образом.