Инквизиция, ересь и колдовство. «Молот ведьм»

Пятая книга «Муравейника», посвященная собственно злонамеренному колдовству (maleficia), содержит две главы, в которых центральной темой являются инкубы и суккубы. Как и в ряде других случаев, Генрих Инститорис использовал в своем сочинении обширную цитату из девятой главы данного трактата. Однако примечательно то, что объектом цитирования стал отрывок, содержащий обобщенные теоретические рассуждения по данному предмету в церковной традиции, начиная с Августина[514], и при этом были полностью проигнорированы все сопутствующие exempla.

Собственно демонам, искушающим человека грехом сладострастия, посвящены в этой главе два «примера»[515]

. Первая из этих историй была известна Нидеру, что называется, «из первых рук». Потому что он был исповедником ее героини (quia confessor suus [ejus] fui) — «девушки, наипрекраснейшей сложением тела и сильно благочестивой в душе» (virginis cujusdam multum pulchre [puleherrimæ] corporis dispositione & quo ad animam valde devota), происходившей из Базельского диоцеза. Ее спальню-каморку демон частенько приводил в беспорядок своими явлениями, то грохоча, то пугая (cujus demon cellulam sepissime & dormi cois(?) locum [cubiculum] perturbabat [perturbavit], modo strepitibus, modo terrificis apparitionibus). В конечном итоге девушке с помощью Христа и под охраной добрых ангелов удалось избавиться от инкуба.

Такова незатейливая история о победе непорочности над грехом.

Далее следует история, случившаяся во времена Констанцского собора (1414–1418 гг.) и повествующая о суккубе в облике прекрасной женщины, «склонявшем богобоязненного мужа к нечестивому делу совокупления» (cum virum istum deum timentem ad opus nefarij concubitus inuitaret). Происки демона оказались тщетными, поскольку мужа защищала Божия помощь (dei protectus adiutorio).

Принципиальное отличие «примеров» Нидера заключается в том, что все они повествуют об удачном противостоянии греху. Грех снова и снова оказывается посрамлен, демоны терпят поражение, тогда как человек, защищаемый Божественной благодатью, неизменно торжествует победу.

Истории инкубов и суккубов, которые содержит Formicarius

, — это прежде всего истории противостояния смертному греху сладострастия (luxuria). По своему содержанию они почти не связаны со злонамеренным колдовством (maleficia). Как мне представляется, центральная идея Иоганна Нидера в этом вопросе сводилась к тому, что демоны-искусители вместе с ведьмами представляли собой равнозначные напасти для истинных христиан; и то, и другое — суть разные виды дьявольских происков. Искушение сладострастием посредством инкубов/суккубов в этой интерпретации гораздо ближе к случаям одержимости демонами (собственно, этому и посвящена следующая глава трактата). Объект воздействия здесь выступает жертвой, достойной сочувствия, но никак не соучастником преступления, заслуживающим сурового наказания[516].

Единственный случай собственно колдовства, имевшего целью плотское искушение невинной девушки, представляет «пример» о священнике, добивавшемся ее любви при помощи магии (F I,4). Эта история структурно повторяет сюжеты об инкубах, фиксируя внимание не на женском, а на мужском вожделении. Очевидно, в этом взгляды Генриха Инститориса радикально отличались, и потому exempla

«Муравейника» оказались невостребованными в Malleus Maleficarum.

Однако Иоганн Нидер в этом вопросе не был одинок — близкую позицию занимал итальянский доминиканец Джордано де Бергамо. Он рассматривал инкубов в своем сочинении «Вопрос о стригах» как одно из явлений ряда prestigii (дьявольского обмана чувств). Плотские отношения людей с демонами представляют собой обман и наваждение — «ибо производятся демонами в принятых телах, [что являются] всякий раз как инкубы женщинам, как суккубы — мужчинам» (Efficiuntur enim demones in assumptis corporibus quandoque incubi ipsis mulieribus, quandoque succubi viris).

Далее, уже не привязываясь к преступлениям ведьм, Джордано де Бергамо приводит истории о суккубах, почерпнутые от заслуживающих доверия свидетелей. В том числе — от «епископа Вероны господина Эрмолао [Барбаро, 1454–1493], мужа честнейшего» (episcopo Veroncnsi domino Ermolao viro probatissimo).