Инквизиция, ересь и колдовство. «Молот ведьм»

Канон Episcopi содержал в себе один из самых ярких в средневековой культуре образов магических путешествий, описывая воображаемые «скачки на зверях» поддавшихся дьявольским проискам женщин в свите языческой богини Дианы на большие расстояния «в ночном безмолвии» [430].

Ведьма с дьяволом едут верхом на лошади. Гравюра из книги «Всемирная хроника» Хартмана Шеделя в издании Антона Кобергера. Нюрнберг, 1493

Возможность превращений человека в животное упоминалась гораздо более лаконично как продолжение иллюзий, внушаемых врагом рода людского. Вера в обе разновидности магии осуждалась положениями этого документа как нечто фантастическое и иллюзорное, хотя и не подлежащее серьезному наказанию.

В свете очевидной тенденциозности демонологических трактатов определенный интерес представляет дидактическая поэма Ханса Винтлера «Цветы добродетели» (Die Plumen der Tugend), которая была написана в начале XV в., а в 1486 г. в г. Аугсбург увидело свет богато иллюстрированное издание-инкунабула под несколько измененным названием Buch der Tugend («Книга добродетели»). Этот текст позволяет оценить культурное значение канона Episcopi, далеко выходящее за пределы обсуждения церковной дисциплины. Более того, в случае с поэмой Ханса Винтлера важен еще и языковой фактор, поскольку этот текст был составлен на немецком языке, благодаря чему описанные каноном суеверия могли обсуждаться не только в церковной среде, где господствовала латынь.

«Цветы добродетели» содержат упоминание путешествий «со злой Эродианой (искаженная форма имени Иродиада), которую многие считают Дианой, которая является ложной богиней» (строки 7737–7740 — mit der pösen Erodiana./ so glauben vil an Diana, /die do ain valsche gottin ist

). Этот образ основывается на положениях канона Episcopi и приводится Винтлером как своего рода этнографический материал, описание распространенных верований[431]. Среди описания прочих проявлений «волшебства» (zauberey)[432] встречается еще два эпизода, близких данному документу: превращение в кота (строки 7950–7951) и езда на различных животных (строки 8064–8067).

Особый интерес среди приписываемых волшебникам и волшебницам возможностей представляет то, что они обладают силой принимать кошачий облик (das si nemen mit gewalt/ an sich chatzengestalt)[433]

. В издании Блаубирера текст претерпел определенные орфографические изменения по сравнению с исходным вариантом. Так, «ложная богиня» Диана стала Диадемой (sic! — Dyadema)[434], однако по содержанию текст не редактировался, и в нем мы снова находим пассаж, посвященный «кошачьим образам»: Das sy sich mit gewalt/ An nemen eyner katzen gestalt[435]. Уточнение mit gewalt, по всей видимости, подразумевает, что превращение требует определенных усилий, и в этом заключается контраст с логикой канона Episcopi

, настаивавшего на эфемерном характере изменения облика.

Волшебница, крадущая вино, и превращение в кота. Гравюра из «Книги добродетелей» Ханса Винтлера в издании Иоганна Блаубирера. Аугсбург, 1486

Это противоречие может быть объяснено тем, что «Цветы добродетели» в части, касающейся волшебства, представляли собой своего рода каталог суеверий, бытовавших на момент написания текста. Не случайно, что фрагменты о «ложной богине» и «кошачьем образе» отстоят в пространстве текста достаточно далеко друг от друга, будучи разделенными большим количеством строк. В своем сочинении Винтлер просто описывает наблюдаемые реалии, не вынося суждений по поводу истинности /ложности распространенных верований.

Среди прочих рассматриваемых автором поэмы практик встречаются такие замысловатые, как магическая кража волшебницами пениса или манипуляции с телами казненных преступников. Всё это сообщается единым потоком информации, вбирающем в себя самые разные аспекты колдовства и ворожбы. Этот развёрнутый, включающий, на первый взгляд, противоречивые компоненты, образ волшебника/волшебницы не является полностью компилятивным. Винтлер, рассуждая о суевериях, избегает упоминаний «книжных» образов. Так, в Die Plumen der Tugend нет образов колдовских превращений, почерпнутых у Августина, хотя в других местах поэмы он упоминается неоднократно.

Все три фрагмента не образуют единого целого и отстоят в тексте довольно далеко друг от друга (а превращение в кота к тому же интерпретируется как вполне реальное явление). Складывается впечатление, что привлекательность этих историй в глазах Ханса Винтлера заключалась в оригинальности образов, тогда как оценки явления отходят на второй план.