Инквизиция, ересь и колдовство. «Молот ведьм»

Для понимания авторской логики Генриха Инститориса наибольший интерес представляет отрывок (MM II/1,7). В нем он пересказывает практически дословно (с небольшими изменениями на уровне отдельных частей речи)[467] фрагменты из сочинения Иоганна Нидера Preceptorium divine legis, приводит ряд обобщающих заимствований из других авторов, а также — три совершенно новых нарратива. Два из них относятся к его непосредственному инквизиционному опыту, а третий представляет собой странный анекдот, интригующий своим содержанием исследователей на протяжении последних сорока лет. Он повествует о птичьем гнезде, полном оживших мужских членов.

Композиция этой главы наиболее наглядно демонстрирует главную особенность Malleus Maleficarum

— стремление автора следовать авторитетным авторам в теоретических вопросах и, одновременно, предложить к обсуждению собственное видение проблемы в виде примеров.

В первых двух нарративах (experientia), практически идентичных по своему содержанию, в качестве главных героев, т. е. жертв колдовства, упоминаются некие юноши (iuuenis)[468]

. Некоторую определенность вносит в повествование указание на конкретную местность, где и разворачиваются события: в первом случае это Равенсбург, во втором — Шпейер[469] (третий нарратив подобной конкретики избегает). Обе указанные местности точно совпадают с регионом инквизиционной деятельности Генриха Инститориса.

По всей видимости, эти привязки рассказываемых историй к конкретной местности несли смысловую нагрузку в качестве дополнительного аргумента убеждения. Как и в случае с «классическими» exempla проповедей высокого Средневековья, они демонстрировали, что истории, засвидетельствованные очевидцами, описывают «пространство-время реального мира, где совершаются сказочные, но доподлинные вещи»[470]

.

Во втором примере появляется как раз такой информатор — «отец, известный достойной жизнью и ученостью в ордене [доминиканцев] из монастыря в Шпейере» (pater honestate vite et scientia preclarus in ordine e conuentu Spirensi). Однако достоверность этого образа вызывает сомнения среди исследователей[471].

Обстоятельства происшествия скрыты от внимания читателя. Однако нарратив сообщает, что нанесенный ведьмой ущерб выглядел весьма наглядно. В первой истории говорится, что юноша «не мог ничего увидеть или потрогать кроме ровного тела (nihil videre aut tangere preter planum corpus posset)

». Некоторые детали позволяют определить специфику реакции каждого из героев повествования.

Относительно первого мы знаем, что он был нежно привязан к некоей девице, а несчастье случилось, когда он собрался ее оставить (iuuenis quidam iuuencule adhesit, quam relinquere volens), после чего он отправился в местный погребок купить себе вина (inde cellare quoddam adijt vt vinum emeret). Второй же со своим несчастьем пошел на исповедь (iuuenis quidam accessit et inter verba confessionis membrum virile lamentabiliter se perdidisse asseruit).

Как ни странно, никаких рассуждений морально-нравственного свойства ни в том, ни в другом случае мы не находим, хотя история из Равенсбурга явно подразумевает отношения, далекие от предписываемых добропорядочным христианам. Тем не менее оба пострадавших встретили сочувствие у окружающих (соответственно — женщина в погребке и священник) и продемонстрировали им свои пострадавшие тела.