Инсбрукская волчица

Мать Анны Зигель в разговоре с владелицей булочной при приобретении макового рулета вскользь упомянула, что в Инсбруке снова обнаглели воры. Доходит до того, что воруют выстиранное бельё с верёвок и оставленную за дверью обувь. Так, недавно пропали новые сапоги её мужа и ботинки дочери.

Катарина Зигель показалась мне женщиной очень сдержанной, даже суховатой, но я видел, что она принадлежит к той категории людей, которые превыше всего ставят свой общественный долг. Так оно и вышло. Несмотря на коридор, забитый людьми, имеющими надежду хоть что-то выяснить по поводу пожара в гимназии, она явилась в полицейский участок с заявлением про кражу своего имущества. В списке пропавшего были упомянуты ботинки дочери Анны сорокового размера.

Если я хоть что-нибудь понимаю в людях, Катарина была абсолютно искренняя, и вряд ли её заявление было продиктовано желанием выгородить дочь. Стоимость пропавшего её также мало интересовала. Она просто хотела избавить город от воров, и считала, что в данном случае её долг состоит именно в этом. У меня мелькнула мысль, что если бы она побольше занималась своей дочерью, то долг можно было бы считать исполненным гораздо лучше, но потом я вспомнил о своих детях, вспомнил возмущённые крики Берты во время моего «следственного эксперимента», вздохнул и принял заявление Катарины Зигель.

Интересно, что родители погибших учениц в своём праведном возмущении также не были единодушны. Среди возможных виновниц пожара они называли и Анну Зигель, и Милу Гранчар, и, как ни странно, Сару Манджукич. То, что Манджукич сама пострадала, этих людей не останавливало, как мне сказал один одышливый папаша с бакенбардами: «Да, она такая, она может».

Родственники Сары Манджукич все вопросы воспринимали в штыки.

– Да как вы можете что-то вообще говорить о моей дочери? – кричала мамаша Манджукич, – Как она могла подпереть шваброй дверь снаружи, если сама находилась внутри класса?

Я не стал рассказывать этой доброй женщине, что знаю, по меньшей мере, десяток способов это сделать. Но лично мне, несмотря на мнение некоторых родителей и пострадавших учениц, Сара Манджукич убийцей не казалась. Тем не менее, я был вынужден обратить внимание и на неё. А между тем, уходило драгоценное время. Что касается Анны, я бы с большим удовольствием приставил к ней негласное наблюдение, но у нас и так было чрезвычайно мало людей. Иногда я сам под покровом вечерней темноты проходил по улице, на которой жила Анна. Видел неясные тени за шторами и пытался представить, что чувствует эта неординарная личность.

На третий день после начала поисков Милицы на ферме за городом случился пожар. В пожаре погибли хозяева и скотина. Инспектор округа вызвал меня и объявил с твёрдой уверенностью, что преступление в женской гимназии Инсбрука и пожар на ферме – это дело одних рук. Ни моих возражений, ни моих сомнений он слушать не стал. Прямо от него я выехал на эту ферму, где провёл целый день. Улик практически не осталось. Если гимназия находилась почти в центре города, то ферма стояла в отдалении. Ближайшие соседи не могли видеть ни огня, ни дыма, так как находились слишком далеко. По словам этих же ближайших соседей, хозяева не в меру увлекались спиртными напитками, за скотиной следили плохо, и вполне могли уснуть, не потушив огня.

– Как вы думаете, – спросил меня Кляйн, когда я вечером, уставший и раздосадованный, вернулся в полицейский участок, – это наш поджигатель?

– Не думаю, – ответил я, – скорее всего, просто несчастный случай. Пьяный хозяин опрокидывает свечу, не замечает, что огонь перекидывается на скатерть, и задыхается со своей женой в дыму.

– Извините меня, коллега, если мой вопрос покажется слишком глупым, – снова заговорил Кляйн, – а не приходило ли вам в голову, что и в гимназии может быть несчастный случай?

Я усмехнулся. За время моей многолетней практики я уже привык к тому, что даже самый на первый взгляд глупый вопрос имеет место. Но не в этом случае.

Во-первых, кто-то сделал химическую смесь для взрыва. Во-вторых, поджог был в нескольких местах сразу. В-третьих, швабра, которая удерживала дверь восьмого класса.

– Нет, дорогой мой Кляйн, здесь мы имеем дело с умыслом, притом умыслом тщательно продуманным и крайне жестоким. Однако, уже ночь на дворе. Пора по домам, – едва я произнёс эту фразу, как в дверь вбежал сынишка одного из наших патрульных:

– Господин инспектор! – закричал он, – мой отец зовёт вас! Пойдёмте скорее! Нашли утопленницу!

– Какую утопленницу? Где, что случилось?

– Инженер Гранчар принёс моему отцу телеграмму, скорее, пойдёмте к нам!

– Да, дорогой Кляйн, – вздохнул я, – кажется, этот бесконечный день для нас ещё не закончен.

Я взял шляпу, и мы вышли на улицу.

Через несколько минут мы уже были в доме патрульного. Филипп Гранчар сидел на тесной кухне, облокотившись на чисто выскобленный деревянный стол и подперев голову руками.

– Вот, инспектор! – жарко зашептала хозяйка, бросившись ко мне. В её руке была телеграмма.

Может быть, от усталости слова её мне показались странными.

«Нашли в реке. Не знают, кто. Милы нет. Приезжай»