Инсбрукская волчица

Филипп Гранчар внезапно громко зарыдал:

– Бедная моя девочка! Моя бедная-бедная девочка!

На следующий же день я отправил Мартина в Меткович вместе с Филиппом Гранчаром. Бедняга Мартин был этому очень рад, так как посещение места преступления с целью обнаружения новых улик, а также общение с родственниками погибших неприятно действовало на его чувствительную натуру.

В первой же телеграмме, которую он прислал после прибытия на место, говорилось о том, что тело вынуто из воды местными жителями, пролежало в реке Неретве не менее восьми дней, по утверждению полицейского медика. То есть, даже если это и была Милица Гранчар, о чём утверждать было сложно, эта девушка никак не могла быть виновницей пожара в Инсбруке.

Я оказался в довольно-таки щекотливом положении.

До того, как полиция сможет точно определить, чей труп вытащили из воды вблизи города Меткович, снимать полностью подозрения с Милицы Гранчар я не мог. При том, что почти на сто процентов был уверен, что преступление совершила Анна Зигель.

Телеграммы от Кляйна были неутешительными. На девушке был минимум одежды, и определить по ней личность утонувшей было невозможно. Я приказал Кляйну возвращаться.

Всё это затягивало время.

Я чувствовал себя, как в старой детской игре, когда яблоко привязывают на нитку, и надо попытаться укусить его без рук. А яблоко всё ускользает, и зубы скользят по его гладкому румяному боку.

Вот есть Анна Зигель. Вот есть ордер на её арест. Но, не найдя Милицу Гранчар и не доказав, что она является таинственной утопленницей, пустить этот ордер в дело я не мог.

Мы запросили список всех пропавших женщин из окрестностей города Меткович.

Всего за последний год их было трое.

Одна из них была старушка восьмидесяти шести лет.

По словам полицейского медика, тело, найденное в реке, вряд ли могло ей принадлежать.

Что же касается двух других, возникали сомнения. Пару месяцев назад из дома ушла Ведрана Риманич двадцати шести лет, мужняя жена и мать двоих малолетних детей. Правда, большинство соседей считает, что она перебралась в город вслед за странствующим цирюльником, однако некоторые утверждают, что недавно видели её возле родного дома.

Также пропала 15-летняя деревенская дурочка, которая почти всю свою жизнь проводила, сидя на церковной паперти. Когда именно она исчезла, никто точно сказать не мог. По комплекции эти женщины были схожи с Милицей Гранчар. Имели тот же цвет волос и такой же рост.

В те дни я приходил домой очень поздно.

Чаще всего, дети уже спали.

Глядя на спящее лицо дочери, я часто думал, что должно произойти, чтобы из милого ребёнка выросла настоящая волчица, жестокая и беспощадная? В отличие от своего коллеги Кляйна, я не испытывал ни малейшего сострадания к преступнице. С юности некоторые близкие упрекали меня в излишней холодности, но я всегда считал, что справедливость превалирует над чувствительностью. Преступник должен получить воздаяние вне зависимости от того, мужчина он или женщина, взрослый он или подросток.

Я понимал, что дело Инсбрукской женской гимназии одно из самых важных в моей практике. И от того, удастся ли мне доказать вину преступницы, зависит моё самоуважение на долгие годы.

Именно поэтому задержки и вновь открывающиеся обстоятельства, которые тормозили расследование, так раздражали меня.

Я работал как вол, просматривая досье исчезнувших в Метковиче, протоколы допросов свидетелей, описания улик, несмотря на то, что коллеги уже делали это на месте. Мне казалось, что ещё немного, и личность таинственной утопленницы будет раскрыта. Не хватало какой-то одной конкретной детали. И наконец, такая деталь была обнаружена.

При допросе двоюродной тётки Филиппа Гранчара, у которой в последние месяцы жила Милица, ею был рассказан случай, о том, как Мила ещё в пятилетнем возрасте залезла на высокую грушу во дворе и упала с неё, сломав ногу. Рассказ был зафиксирован в протоколе, но на изложенный факт никто из местных полицейских не обратил внимания. Обнаружив эту деталь, я тут же, несмотря на позднее время, послал по телеграфу запрос.

Ответ пришёл на следующий день. Следов сросшегося перелома у утопленницы не было.

Скоро уже похороны жертв пожара. А я всё топчусь на месте! Я искренне завидовал Кляйну: он далеко, в Далмации, ему-то что? Должно быть, убедившись, что утопленница – не Мила, он пока ждёт распоряжений, да гуляет вечерами по местным лесам. А вот Филипп, не удивлюсь, если опять схватил обострение. То, что он болен шизофренией, я понял практически сразу. Да и отец Хильды Майер красочно описал его странности, при том он был уверен, как и некоторые другие, что этот пьяница вряд ли научил чему-то хорошему свою дочь.

Опять в коридоре гвалт. Родители погибших и пострадавших уже порядком мне надоели, я чувствовал навязчивое раздражение и злобу.

– Франц! – позвал я дежурного. – Убери их куда-нибудь! Нечего тут митинги устраивать!

– Позвольте, инспектор, – развёл руками коллега. – Но что я с ними сделаю?

– Как что?! – вмиг распалился я, – выпроводи их к чёртовой бабушке! Никто не имеет права вставлять полиции палки в колёса!