Инстинкт матери

Вернуться… Невероятно! Сердце Летиции разрывалось от одной мысли о том, что надо повернуть назад, снова вернуться туда, где она со вчерашнего дня металась, не находя себе места, потому что там, дома, она чувствовала себя ненужной, жалость и мука переполняли ее. Ей надо было двигаться, что-то делать. Быть там, с друзьями. По-настоящему. Говорить, слушать, мешать свои слезы с их слезами, бодрствовать с ними и пытаться, насколько возможно, облегчить им эту голгофу. Все взять на себя. Найти слова, которые хранятся в самом сердце, в самой глубине, в потаенных уголках собственных бед и страданий. Как в игре в прятки, когда водящий отсчитывает время, а потом вдруг раздается «Я иду искать!», и словно обезболивающая мазь, хотя бы на короткий миг, ложится на чудовищную рану.

Она резко высвободилась:

– Нет! Я хочу знать, почему они отказываются нас видеть!

– Сильвэн вовсе не сказал, что не хочет нас видеть, – возразил Давид. – Он всего лишь сказал, что им пока надо побыть одним. И мы должны уважать это желание. А сейчас давай-ка пойдем домой.

Решимость Давида возымела действие на Летицию: выйдя из дома всего несколько минут назад, они уже возвращались, потрясенные короткой встречей с Сильвэном.

В течение следующего часа она без конца перебирала в уме все, что он ей сказал, вспоминала каждое движение, каждое слово, каждый взгляд. И чем больше она об этом думала, тем больше убеждалась, что горе и скорбь были не единственными причинами внезапной холодности Сильвэна.

Тут было что-то еще.

И это «что-то» блуждало в ее сознании, такое же едкое и разрушительное, как предчувствие допущенной ошибки. Невозможность это сформулировать действовала ей на нервы. Тысячу раз она бралась за телефон, чтобы поговорить с Тифэн, прояснить ситуацию и уверить ее, что их дружба нерушима… И тысячу раз отсоединялась, даже не набрав номера и понимая, насколько ее переживания несравнимы с той мукой, которую должна побороть подруга.

И тогда, впервые после трагедии, Летиция перебрала в памяти все, что произошло. Первое, что пришло ей на ум, был вопрос, столь же простой при постановке, сколь пугающим получался ответ: как могла Тифэн оставить шестилетнего больного ребенка одного в комнате, где настежь открыто окно? Эта мысль настолько перевернула все у нее внутри, что она еле успела добежать до туалета, чтобы отдать то немногое, что было у нее в желудке. Это не принесло никакого облегчения, разве что она начала догадываться, в чем причина странного поведения Сильвэна. Как сможет Тифэн справиться с невыносимым чувством вины, с тем, что, в сущности, сын погиб из-за нее? Что это было: неосторожность, рассеянность, беззаботность? Какова бы ни была причина такого необдуманного поведения, Летиция поняла, что в глазах подруги она была единственным свидетелем ее преступного упущения. И поэтому теперь она стала для Тифэн живым воплощением ее вины.

Как пережить такое испытание?

Несмотря на весь ужас этих размышлений, Летиция все-таки почувствовала некоторое облегчение после проделанного анализа. По крайней мере, ей было понятно, почему Тифэн и Сильвэн не хотели и не могли встретиться с ними сейчас.

Давид, как всегда, был прав: единственное, что сейчас можно сделать, – это дать им время.

* * *

– Можно мне пойти поиграть к Максиму?

Летиция вздрогнула. Она бросила на сына озадаченный взгляд, не зная, какую тактику выбрать перед искренней детской наивностью.

– Мило, я… Ты помнишь, что мы с папой говорили тебе сегодня утром о том, что случилось с Максимом?

Малыш опустил голову и пробормотал что-то неразборчивое. Она нежно взяла его за подбородок и попросила повторить.

– Я не говорил, что хочу поиграть с Максимом, я сказал, что хочу поиграть у Максима, – проворчал мальчуган.

Эта просьба, по меньшей мере неожиданная, совсем сбила ее с толку.

– Это невозможно, мой милый…

– Почему?

– Потому… потому что из-за того, что случилось вчера, Тифэн и Сильвэн очень опечалены, и они хотят побыть одни. Понимаешь?

Вместо ответа Мило расплакался. Потрясенная Летиция взяла его на руки и попыталась утешить, укачивая и говоря ласковые слова.

– Поплачь, мой маленький, – тихонько приговаривала она, – поплачь, и станет легче, не надо держать боль в себе…

Она прижала сына к себе, сама помертвев от боли, и в то же время с облегчением, что он, наконец, эмоционально отреагировал на ситуацию. Утром, когда они рассказали ему о Максиме, ее взволновало отсутствие реакции у Мило, и она была почти разочарована, что не может облегчить страдания, которых нет.

А теперь она, наконец, почувствовала, что на что-то, да пригодится.

– Максима нам всегда будет очень не хватать, – говорила она, сильнее прижав к себе всхлипывающее тельце. – И никто не сможет его заменить. И я обещаю тебе, мой любимый, что со временем тяжелый камень упадет с души. А потом и совсем исчезнет. Но это не будет означать, что ты не любишь Максима, это будет означать…

– Нет у меня никакого камня, – произнес мальчуган между двумя всхлипами.