Институт

— Не помню. Я устала. В общем, эти дети используются для устранения определённых людей. Иногда это выглядит, как несчастный случай. Иногда, как самоубийство. Иногда, как убийство. Но всегда к этому причастны дети. Политик Марк Берковиц? Это тоже сделали дети. Джангир Гафур, который якобы случайно взорвал себя, изготавливая бомбу в провинции Кундуз два года назад? Тоже дети. И много других за время моего пребывания в Институте. Шесть лет назад это был аргентинский поэт, который проглотил щёлочь — казалось бы, причём тут он, но должна быть какая-то причина, потому что мир всё ещё цел. Однажды я слышала, как миссис Сигсби, большой босс, сказала, что мы как люди, которые постоянно заделывают дыры в лодке, иначе она утонет, и я ей верю.

Морин ещё раз протёрла глаза и подалась вперёд, пристально глядя прямо в камеру.

— Они нуждаются в постоянном притоке детей с высоким BDNF, потому что Задняя Половина «расходует» их. Дети испытывают головные боли, которые постоянно усиливаются, и каждый раз, когда они видят огни штази или доктора Хендрикса с бенгальским огнём, они теряют часть своей сущности. В конце, когда их отправляют на Овощебазу — так персонал называет Палату А, — они похожи на детей, страдающих от деменции или прогрессирующей болезни Альцгеймера. Им становится всё хуже и хуже, пока они не умрут. Обычно от пневмонии, потому что они специально держат Овощебазу в холоде. Иногда, будто… — Она пожала плечами. — Боже, будто они просто забывают, как дышать. Чтобы избавиться от трупов, в Институте есть современный крематорий.

— Нет, — тихо сказал шериф Эшворт. — Ох, нет.

— Персонал в Задней Половине работает долгими вахтами. Несколько месяцев находится в Институте, затем несколько месяцев вне, потому что атмосфера там — вредная. Но поскольку ни у одного сотрудника нет высокого BDNF, воздействие на них происходит медленнее. А некоторые, кажется, совершенно не восприимчивы.

Она остановилась, чтобы глотнуть воды.

— Там есть два доктора, которые работают почти всё время, и оба сходят с ума. Я знаю, потому что была там. Экономки и уборщики работают короткими сменами между Задней Половиной и Передней. Как и работники столовой. Это далеко не всё, что там происходит, но это всё, что я сейчас могу сказать. Мне нужно идти, но я хочу кое-что показать тебе, Люк. Тебе и тем, кто может смотреть вместе с тобой. На это тяжело смотреть, но я надеюсь ты сможешь, потому что я рисковала жизнь, чтобы добыть это.

Она судорожно вздохнула и попыталась улыбнуться. Люк начал плакать, поначалу беззвучно.

— Люк, решение помочь тебе сбежать, было самым трудным в моей жизни, даже на пороге смерти, после которой меня без сомнения ждёт ад. Это было трудно, потому что теперь лодка может затонуть, и в этом будет моя вина. Мне пришлось выбирать между твоей жизнью и жизнями миллиардов людей по всей планете, которые зависят от работы Института, даже не подозревая об этом. Я выбрала тебя вместо всех них, и да простит меня Бог.

Экран стал синим. Таг потянулся к клавиатуре ноутбука, но Тим перехватил его руку.

— Стой.

Последовала череда помех, обрывки звука, а затем началось новое видео. Камера плыла по коридору с толстым синим ковром на полу. Был слышен повторяющийся скрежет, и периодически изображение затемнялось, будто срабатывал затвор объектива.

«Она записывает видео, — подумал Люк. — Снимает через дыру или разрез в кармане своей формы. Скрежет — это шелест одежды вокруг микрофона».

Он сомневался, что мобильные телефоны ловят сигнал в глухих дебрях северного Мэна, и, тем не менее, в Институте они были строго запрещены, потому что камеры по-прежнему работали. Если бы Морин поймали, она лишилась бы не просто зарплаты или работы. Она по-настоящему рисковала своей жизнью. От этого слёзы потекли сильнее. Люк почувствовал, как офицер Галликсон — Венди — приобняла его. Он благодарственно прильнул к ней, но продолжал неотрывно смотреть на экран ноутбука. Наконец, появилась Задняя Половина — то, чего он избежал, и где сейчас несомненно находился Эйвери, если ещё был жив.

Камера миновала открытые двойные двери с правой стороны. Морин на мгновение повернулась, показывая кинозал с двумя дюжинами мягких кресел. Там сидело несколько детей.

— Эта девочка курит? — спросила Венди.

— Да, — сказал Люк. — Думаю, в Задней Половине им тоже разрешено иметь сигареты. Девочка — одна из моих друзей. Её зовут Айрис Стэнхоуп. Они забрали её до того, как я сбежал. Интересно, жива ли она? И если да, то способна ли ещё мыслить?

Камера снова повернулась к коридору. Мимо прошла пара детей, взглянув на Морин без особого интереса. Появился санитар в красной форме. Его голос был приглушён карманом, в котором Морин спрятала телефон, но слова были различимы: он спрашивал, рада ли она вернуться. Морин спросила, похожа ли она на сумасшедшую, на что он засмеялся. Он сказал что-то о кофе, но из-за громкого шелеста ткани, Люк не расслышал.

— Это у него там пистолет? — спросил шериф Джон.

— Это электродубинка, — ответил Люк. — Как тайзер. На них есть бегунок для увеличения напряжения.