Инсу-Пу: остров потерянных детей

Ведь Вольфганг не был ни ленивым, ни нерадивым. Он с радостью делал все, о чем его просили, и стремился все сделать быстро и хорошо. Но из этого ничего не получалось. Либо он думал о музыке, когда ему поручали работу, либо он думал о музыке, когда шел к месту работы, и тогда он забывал на полдороге, где и какая работа ему поручена. А в тех редких случаях, когда он действительно приступал к работе, как договорились, все его усилия вскоре шли прахом – не только оттого, что он неотвратимо уже снова думал о музыке, но и оттого, что Вольфганг был безнадежно неловкий. Трудно было поверить, что его тонкие пальцы, так быстро скользящие по флейте, а на скрипке, пожалуй, способные творить чудеса, не годились для простых повседневных дел. Если его посылали нарвать ягод, он в первую же минуту натыкался на все колючки куста. Если Лина просила его помешать суп, он обваривался кипятком и потом целые дни ходил перевязанный. Огорченный своими неудачами, он пожимал плечами и признавал:

– Вот такой уж я. Я могу делать только музыку. Если бы у меня была моя скрипка, вы бы на меня не сердились, что я такой неловкий.

Но дети на него и не сердились по-настоящему. Просто перестали через некоторое время требовать от Вольфганга исполнения какой-нибудь регулярной работы. Слишком уж он был непрактичный. Лучше пусть делает что хочет, играет на флейте, поет и думает о музыке.

– Вообще-то, это не совсем правильно, – полагал Оливер, который отвечал в детском государстве за справедливость. – Кто не работает, тот не должен и есть!

– Ты хочешь оставить его умирать голодной смертью? – спросила Диана, с вызовом глядя в строгое лицо Оливера. – Знаешь что, Оливер! Однажды, когда мы будем большие и почти забудем, как жили когда-то на острове Инсу-Пу, и ты станешь инженером с толстым животиком, а Штефан будет старый доктор в очках, мы как-нибудь остановимся на улице перед огромной афишей, на которой будет написано:

ПРАЗДНИЧНЫЙ КОНЦЕРТ

Вольфганг Хассельберг, мировая знаменитость и виртуоз, играет сегодня вечером. Осталось лишь несколько свободных мест.

И тогда мы все встретимся на этом концерте, будем сидеть в первом ряду и ужасно гордиться, что на сцене играет наш Вольфганг. А в антракте мы смешаемся с публикой и будем говорить: «Вольфганг Хассельберг? О, да мы его знали еще маленьким мальчиком…» А потом сунемся все в его гримерную, а его антрепренёр будет нас прогонять, потому что маэстро нужен покой. Но тут Вольфганг увидит нас, вскочит и закричит: «Нет, впустите их, это мои друзья по Инсу-Пу!» И будет нас спрашивать, понравился ли нам его концерт, а потом отправит антрепренера в кассу, чтобы нам вернули деньги за билеты, ведь Вольфганг не допустит, чтобы его старые друзья платили за билеты. И знаешь, что он скажет?

Оливер отрицательно покачал головой.

– Он скажет: «Это то немногое, что я могу сделать в благодарность за то, что вы тогда на Инсу-Пу обращались со мной так хорошо, хотя я был непригоден ни к какой работе, как носорог к катанию на роликах…»

Пока Диана набирала воздуха для следующей фразы, Оливер заметил:

– Если ты постараешься, Диана, ты сможешь говорить тысячу слов в минуту.

– А вот увидишь, что я окажусь права, – сказала Змеедама. – Хоть с тысячей слов в минуту, хоть без тысячи.

– Может быть, – признал Оливер, – кроме, кстати, моего толстого животика. Но если Вольфганг действительно станет великим музыкантом, на это уйдет еще лет двадцать, а я бы предпочел, чтобы он еще до того сделал что-нибудь для нас.

* * *

Чудеса иногда случаются. В тот же самый день, когда Оливер говорил со Змеедамой о будущем Вольфганга, выпала возможность для такого деяния.

Дети сидели в кружок, как обычно бывало вечером, причем по другую сторону от виллы, где их обдувало свежим ветерком с моря. А вблизи костра было действительно жарко как в духовке. Уже несколько недель на острове стояла жара, а ночи были душными и влажными. Дети страстно мечтали о ливне, который освежил бы пересохший лес и положил конец этому неутомимому лету с палящим солнцем на безоблачном небе. Они сидели на земле, устало развалившись.

Если бы в вилле было не так душно, они упали бы на свои топчаны и уснули. Стоял еще ранний вечер, только начало смеркаться, и первые серые тени повисли между верхушками деревьев.

– Если не пойдет дождь, я пересохну как кактус, который не поливают, – стонала Лина. Она была недовольнее, чем обычно. Ей, как повару, приходилось часами стоять у огня, и она изнемогала от жары. Оливер сказал ей в утешение:

– Через несколько минут подует прохладный вечерний бриз…

– Ты ведь и сам в это не веришь! – нервно отмахнулась Лина.

– Может, нам пойти на Репикуру и искупаться? – предложила Катрин.

– Да эта Репикура, – ворчала Лина, – тепленькая, в ней только посуду мыть. Не стоит даже напрягаться идти туда.

– Может быть, – предложил Штефан, – еще немножко поиграем в эрудитов?

– Это без меня, – сказала Лина. – Еще и думать! Голова и без того лопается.