Инсу-Пу: остров потерянных детей

– Твое высокомерие тебя еще погубит, – сказала она. – Мне плевать на твои старшие классы вместе с корнями. К нам в цирк мы такого, как ты, вообще не пустили бы, даже зрителем.

– От такого горя я откусил бы сам себе нос, – посмеивался Курт Конрад.

– А это бы ему не повредило, уж больно он у тебя острый, – наносила ответный укол Диана.

Тут вмешивался Зепп, Волшебник, который всегда отвечал в государстве за мир и согласие:

– Да перестаньте вы. Что про вас подумают обезьяны…

Но втайне он был доволен, что Диана давала такой суровый отпор Курту Конраду. Зепп совершенно точно знал, что этот воображала, профессорский сынок, считал себя лучше, чем он, мальчик Зепп из рабочей семьи. Но кроме того, что он вел себя заносчиво и отвратительно, Курта Конрада больше не в чем было упрекнуть. Он был умным, ловким и важным для государства. Никто не мог так хорошо, как он, отловить дикую козу; никто не приносил с рыбалки такую крупную рыбу. Курт Конрад был прирожденный охотник: терпеливый, быстрый и беспощадный. Он так уверенно обращался с луком и стрелами, что разил птиц на лету, и они падали замертво. Катрин бледнела всякий раз, когда видела это, а уж Курт Конрад специально старался провести этот трюк, когда она была поблизости.

– Я теперь знаю, почему твоя мать убежала из дома, – сказала она со слезами на глазах. – С таким сыном я бы тоже не осталась!

Но Курт только посмеивался над ней, называл ее слезливой теткой и советовал ей хлопотать о травяных отварах, а не об отношениях в его семье. Катрин кусала губу, вытирала слезы и ненавидела Курта Конрада всем сердцем.

«Ну погоди, – думала она, – настанет день, когда я смогу отомстить тебе за все твои подлости…»

Этот день действительно должен был наступить, но пока что он лежал в неведомой дали. А вместо него наступил другой, в который между Куртом и Катрин произошло нечто крайне опасное, о чем не узнал больше никто на Инсу-Пу…

Стояло жаркое утро. Катрин с раннего часа старательно собирала ягоды. Она продиралась сквозь колючие кусты, выискивая определенный сорт черно-синих ягод, из которых получалось удивительное варенье. Когда ее рюкзак был уже полон, она выползла из кустарника, потянулась, распрямила затекшую спину и взглянула на солнце; до обеда оставался еще целый час. Она решила пойти на Репикуру и ополоснуться там. Пальцы у нее были чернильного цвета от ягод, руки по локоть и ноги в царапинах и пятнах ягодного сока. И она зашагала через лес к верхнему течению Репикуры, туда, где речка была совсем узеньким и мелким ручьем; его прозрачные воды плескались там над обомшелыми камнями. Здесь было бесспорно самое красивое место на Инсу-Пу, и Катрин часто приходила сюда искупаться. Течение в этом месте было еще слабое, не накопило сил для того, чтобы проторить себе прямое русло. Лишь ниже по течению река набирала силу потока и текла вдоль подножия плато. А здесь ручей извивался, огибая то группу деревьев, то утес, низко склонившийся над водой. И в извилистом русле было множество бухточек и полуостровков, поросших камышом, кустами и деревьями, окунающими в волны свои ветви.

Катрин повесила одежду на ветку и брела сквозь камыш, прося прощения у каждой болотной птички, которую нечаянно спугнула с высиживания яиц, а потом улеглась на обомшелый камень посреди Репикуры. Какое-то время она болтала в воде руками и ногами, а потом затихла и смирно лежала, позволяя волнам омывать ее тело. Трясогузка на тоненьких лапках прыгала с камня на камень, озиралась и нагло помахивала длинным хвостом. В лесу царила тишина. Лето на Инсу-Пу было жарким, и полуденный зной устанавливался рано, так что к этому часу большинство животных уже попряталось в свои тенистые укрытия.

Катрин закрыла глаза. И вдруг снова их открыла и повернула голову к другому берегу, откуда послышался крик испуганной птицы. Катрин вскочила и побежала опять мимо возмущенной болотной птички к дереву, на котором висела ее одежда. Торопливо оделась и побрела через ручей к бухте на другом берегу, откуда послышался крик.

Она затаила дыхание и осторожно вглядывалась вдаль сквозь камыш. То, что она увидела, заставило ее на секунду застыть от ужаса: Курт Конрад лежал на животе, опираясь локтями о землю; в руке он держал веревку, сплетенную из лыка, конец которой был привязан к птичьей лапке. Птица больше не могла летать: кажется, она была ранена.

Измученное существо пыталось убежать в сторону спасительных камышей и снова и снова подскакивало, отчаянно взмахивая крыльями. Но всякий раз, как только птица достигала защитного стебля и уже верила в свое спасение, Курт Конрад снова тянул за веревку и ухмылялся, когда обманутая птица, трепыхаясь и жалобно вскрикивая, ковыляла обратно. И ведь действительно: он ухмылялся! Катрин это четко видела. Было ясно, что мучительство доставляло ему удовольствие.

С криком, диким и ужасным, какого от Катрин никак нельзя было ожидать, она бросилась напролом через камыши и обрушилась на испуганного Курта Конрада.

– Ты живодер, – кричала она, – убийца!