Иоанн Грозный (СИ)

         Утомившись  наложницами, надоев медом их ласк, грубо прикрывавших себялюбие, собственничество, ревность к товаркам, мелкотемную алчбу украшений и тряпок, низкие клеветы, заляпанные наветы, когда наговаривают на слова и взгляды и почти никогда на поступки, царь как-то издалека зажелал мужской любви. Грудные женские наросты, венчаемые пошлостью сосков, лобки с ровной линией оволосения, неуклюжие оттопыренные зады, которые лишь похоть делает красивыми, давно ужасали его тонкое восприятие. Скользя с хорошенького лица на приятненькое, Иоанн  чурался выставленных девиц. Все – курицы. Раздень: сиськи да писки. Отвратительно! Смотринами объевшийся, он встал. Музыка оборвалась. Девицы торкнулись носами в спины впереди идущих. Всем кивнули идти без выбора. Нет среди них воскресшей Насти!  Печалясь о мертвой Анастасии и по его приказу казненном Федоре Басманове, Иоанн потребовал привести в спальню Григория.

         Бархатный балдахин  откинут. Иоанн с серебряным кубком в руке возлежал на ложе из фиалок, одуванчиков, других полевых цветов. Легкий запах курившегося фимиама тянулся тонкой густой струей вдоль полога. Иоанн  недоверчиво буравил  Григория и ждал. Грязной напомаженный, с подведенными глазами, подчеркнуто алыми полными губами излучал обаяние мужской молодости. Поспешно скинув летний кафтан, он открыл рельеф грудных мышц, кубики натянутой кожи на подтянутом животе. Юношеский пушок подрагивал меж столбиками сосков, левое родимое пятно отдавалось биением сердца.

         Царь попустил Григорию на коленках по-собачьи подобрался к нему. Тот остановился напротив лица, дышал призывно, тяжко. Государь взял отрока за узкий подбородок с кучерявившейся чернявой бородкой и из-под своих густых насупленных бровей копался в нем бронзовыми утомленными пресыщенными глазами. Григорий замер, не зная, начинать ли ласки, погодить. Царь не говорил слова, не подсказывал. Он был неразговорчив в постели. Григорий немного раздражал его, но юность теребила. Он хотел закопаться в объятьях юноши, утонуть в празднике чужой жизни. Государь не шевелился, и Григорий на свой страх и риск зубами распутал завязку на его портах.

         Иоанн вздрогнул от первой ласки, потом освоился  и привычно ждал известного результата. Усердие сомнительного положения в немилости подгоняло Григория. От старательности он сжимал губы плотнее, чем следует. Царь подобрался, съежился испытав боль. Он указал глазами на  мазь, приготовленную Бомелием. Григорий поспешно взял фаянсовую плошку. Обильно мазался сам, натирал государя. Ласковые слова любовника были примитивны, царь не слушал. Колебание ушной перепонки, куда вливались грязные до ужаса просторечные славословия Григория, теребили в нем струну удовольствия, чересчур часто используемую, а оттого заигравшуюся, малоподатливую. Иоанн желал и не желал Григория. От избытка любовных сходок с мужчинами и женщинами он исчерпал запасы семени. Не мог пролиться. Серая капля выползла из  детинца и покатилась по потной гладкой Гришкиной коже, промеж вставших черных волосьев, огибая разбуженные страхом или  сквозняком мурашки на крепких ягодицах.

         Иоанн с укоризной оглядел свой член. Он, перетружденный,  раскровенился. Причина была не Гришином усердии, но во всей избыточной жизни государя, когда с удовольствиями пристают, о них молят, их выпрашивают. Прислушавшись к ощущениям, царь почуял саднение в ране. Он знал, как долго придется лечится и, соответственно, интимно воздерживаться. Лицо Иоанн изменила  волна чудовищных гримас, пинком он  откинул Григория с ложа. И тут же спрыгнул следом, обнял на полу, прижавшись. Неотвязно смотрел, схватив юное лицо руками. Искал черты Курбского, Феди Басманова, самого Григория, другого, раннего и не находил. Ужас перед ним, таимый Гришей, вопиял. В расширенных зрачках любовника он не прочитал ничего, кроме звериной опаски. Натертость детинца, которую растревожил Григорий, этот хронический недуг - дитя излишеств, была поводом, причина же – ложь, притворство, вынужденность привязанности.

- Прикидывался, что любишь, собака! – визгливой  хрипотцой прокричал на Григория Иоанн,   голос его сорвался.

         Григорий закрыл лицо от россыпи ударов. Он еще надеялся на обаяние молодости, на прежнее расположение царя. Но тот, досаждаемый усиливающейся болью и кровотечением, от коих весной и осенью в обострения неустанно лечил его Бомелий, покойный Лензей и другие, бесновался, лягал Григория пинками, хлесткими оплеухами, плевал ему в ясные очи, где зрачки в смятении добрались до пределов радужки. Не сотрет из памяти, не изменит т Иоанн мнения о двойственном отношении Гриши к опричному заговору, преклонит ухо к сомнительному слуху о посещении им лагеря победоносного Девлет–Гирея. Не может он простить!