Йога, смерть и учение Карлоса Кастанеды

Однако в нагрузку к доспехам я получаю резкий упадок сил. Моя воля становится вялой, а ощущения притупляются. Я «отключаюсь» от самого себя и от мира и больше не чувствую изменений, бесконечным потоком льющихся на нас в каждую минуту жизни. При этом смутная тревога человека, бездарно растратившего то малое время, которое ему отпущено, растёт пропорционально промежутку, который я провёл в компьютерном мире. И эхо от «принятой дозы» остаётся на несколько часов, а то и на пару дней.

Во всей этой схеме есть ключевой момент выбора. В этот момент ты можешь либо последовать за влекущей силой зависимости, либо же, удержавшись на стадии смутного чувства, заняться чем-то другим (к примеру, продолжать вести нормальную повседневную жизнь). И основание для выбора второго пути даёт мне только одно – память о свободе. Без знания о том, что она существует, без личного опыта свободы, который я испытал когда-то, моя участь давно стала бы незавидной судьбой наркомана, медленно умирающего перед экраном монитора.

По теории сегментов энергетического тела, речь о которой у нас впереди, компьютерные игры влияют на горловой центр – верхнюю часть передней пластины кокона. Они деформируют его, «сковывают льдом» или «выедают пласт» изнутри этой зоны энергетического тела. Из-за этой деформации я множество раз заболевал ОРВИ.

Игры похожи на кастанедовские «растения силы». Это коварные, опасные, мощные источники впечатлений. Конечно, нет вещей, которые были бы плохи или хороши сами по себе. Плохими или хорошими вещи делают люди, их использующие.

Игры, как и психотропные вещества, – не зло. Они – сильный, а значит, опасный инструмент вроде змеиного яда, которым можно убить, а можно и вылечить. Я знаю это на собственном опыте, поскольку в жизни бывали периоды, когда игры давали эффект, противоположный тому, о котором я говорил выше. Однако культуры работы с этим инструментом, как и с психотропными веществами, у нас почти нет.

Итак, как вы видите, нет необходимости искать экзотические приключения в дальних странах или уходить в монастырь. Ведь главное и единственное в своём роде приключение – лабиринт собственной души и загадка собственной жизни – всегда при нас.

«Наверное, если бы я мог как-то развязать все узы своих дел и проблем, каким-то образом абстрагироваться от тех условий, в которых живу и действую, мне было бы легче проникнуть в твой мир, – задумчиво проговорил я. – Или, может, если бы я отправился к тебе жить в дикую пустыню. А сейчас я одной ногой стою в одном мире, второй – в другом, и в итоге от меня нет никакого проку ни здесь, ни там.

Дон Хуан долго на меня смотрел.

– Вот он – твой мир, – произнес он, кивнув на людную улицу за окном. – Ты – человек этого мира. И там, в этом мире, – твои охотничьи угодья. Невозможно уйти от «делания» своего мира. И воину остается только одно – превратить свой мир в свои охотничьи угодья. Воин – охотник, и как охотник он знает: мир создан для того, чтобы его использовали. И воин использует каждую частицу мира. Воин подобен пирату – он берёт всё, что хочет, и использует так, как считает нужным, и в этом он не признает никаких запретов и ограничений. Но, в отличие от пирата, воин не чувствует себя оскорблённым и не возражает, если кто-то или что-то берёт и использует его самого»[7]

.

Вертикальное время

Между жизнью человека в привилегированный момент и его жизнью в несделанном лежит пропасть. Это два полюса, две абсолютных противоположности. «Живое» и «мёртвое» – вот какие слова приходят на ум, когда о них думаешь.

Не имеет ли Иисус Христос в виду именно их, когда возвещает нам о воскрешении из мёртвых? Не говорит ли он о прыжке из жизни в несделанном в жизнь с максимальным присутствием? Ведь чувства человека, попавшего в привилегированный момент, как две капли воды похожи на чувства воскресшего. Вот она – настоящая жизнь, а рядом – другая, обыденная, без чувства и мысли.