Иосиф Бродский. Жить между двумя островами

все подозрительно: подпись, бумага, числа.

Даже ребенку скучно в такие цацки;

лучше уж в куклы. Вот я и разучился.

Теперь, когда мне попадается цифра девять

с вопросительной шейкой (чаще всего, под утро)

или (заполночь) двойка, я вспоминаю лебедь,

плывущую из-за кулис…

Это стихотворение, посвященное Марианне Кузнецовой, было написано Бродским в 1987 году.

Видимо, так, спустя годы, разрозненные воспоминания складываются в картину, предвосхитить возникновение которой невозможно.

Например, на полотнах Гюбера Робера, что находятся в собрании Государственного Эрмитажа, воспоминания уже стали добычей воображения, и нет никакой возможности отличить реальность от вымысла, потому что и реальности-то никакой нет.

Вернее, она была, но свидетели тому отсутствуют…

Из эссе Иосифа Бродского «Полторы комнаты»: «По-видимому, изъяны памяти суть доказательство подчинения живого организма законам природы. Никакая жизнь не рассчитывает уцелеть. Если вы не фараон, вы и не претендуете на то, чтобы стать мумией. Согласившись, что объекты воспоминания обладают такого рода трезвостью, вы смирились с данным качеством своей памяти. Нормальный человек не думает, что все имеет продолжение, он не ждет продолжения даже для себя или своих сочинений. Нормальный человек не помнит, что он ел на завтрак. Вещам рутинного, повторяющегося характера уготовано забвение. Одно дело завтрак, другое дело – любимые тобой. Лучшее, что можно сделать, – приписать это экономии места. И можно воспользоваться этими благоразумно сбереженными нервными клетками, дабы поразмыслить над тем, не являются ли эти перебои памяти просто подспудным голосом твоего подозрения, что все мы друг другу чужие. Что наше чувство автономности намного сильнее чувства общности, не говоря уж о чувстве связей. Что ребенок не помнит родителей, поскольку он всегда обращен вовне, устремлен в будущее. Он тоже, наверное, бережет нервные клетки для будущих надобностей. Чем короче память, тем длиннее жизнь, говорит пословица. Иначе – чем длиннее будущее, тем короче память. Это один из способов определения ваших видов на долгожительство, выявления будущего патриарха. Жаль только, что, патриархи или нет, автономные или зависимые, мы тоже повторяемся, и Высший Разум экономит нервные клетки на нас».

Память – это производное от времени. Однако коль скоро время есть субстанция трудно определимая, то уж о памяти рассуждать дозволительно, соответственно, по вторичным и даже третичным признакам, потому что память (воспоминания) находится уже вне пространства и вне времени, давно утратив с ними родственные (они же рудиментарные) связи.

Осколки памяти.

Разрозненные сюжеты из прошлой жизни.

Вспышки памяти.

Вспышка первая.

1966 год.

Иосиф видит себя сидящим в машине на заднем сидении у окна.

Машина несется в Комарово.

Иосиф смотрит на свое отражение в стекле – красные глаза, всклокоченные волосы, полное отчаяние на лице, по которому скользят заснеженные деревья. От этого зрелища начинает тошнить.

Кружится голова.

Наконец машина подъезжает к воротам поселкового кладбища, разворачивается и замирает.

Первым из машины выходит Иосиф, его шатает, ему нехорошо.

Вспышка вторая.

Могильщики перекуривают и рассуждают о том, что место для могилы выбрано хорошее – всегда на ветру, будет продуваться, да и земля мягкая, на штык глины, а потом «белуга».

– Что такое «белуга»? – голос Иосифа дрожит.

– Белый песок – значит, – звучит в ответ.

Конечно, могильщики уже немного «приняли», и поэтому их движения плавны, а речи неспешны.

Иосиф достает из кармана старый геологический компас, невесть как сохранившийся еще с прежних экспедиционных времен, и начинает ориентировать могилу по сторонам света. Могильщики в недоумении замирают, такого им видеть еще не приходилось. Однако Иосиф не обращает на их замешательство никакого внимания, ведь самое главное, чтобы покойник лежал головой на восток.

Окончательно разобравшись со сторонами света, Иосиф громко возглашает:

– Копать вот так!

Вспышка третья.

Площадка перед Николой Морским.

Иосиф стоит рядом с автобусом, в который только что загрузили гроб с телом Анны Ахматовой.

Мимо передают цветы и венки, и за ними не разобрать лиц тех, кто их передает.

Вот, например, проплывает огромное сооружение из цветов и елового лапника, перетянутого черной летной, на которой написано «от Шостаковича».

Изо рта вырывается пар, но холода нет, есть возбуждение и отчаяние.

Иосиф видит стоящего в отдалении Арсения Тарковского.

Он опирается на палку.

Тарковский кажется Иосифу совсем старым и смертельно уставшим. Наверное, таким же будет и он, И.А. Бродский, когда доживет до этих лет. Но он не доживет до этих лет.

Их храма выходят Ардов, Мейлах, Копелев, Рейн, Найман.