Иосиф Бродский. Жить между двумя островами

Монолог Эдипа из Пролога к трагедии Софокла «Царь Эдип».

Произносится на ступенях Михайловского замка с видом на Мойку и Летний сад.

Несчастные вы дети!

Знаю, знаю,

Что надо вам.

Я вижу ясно: все

Страдаете. Но ни один из вас

Все ж не страдает так, как я страдаю:

У вас печаль лишь о самих себе,

Не более, – а я душой болею

За город мой, за вас и за себя.

Меня будить не надо, я не сплю.

Но знайте: горьких слез я много пролил.

Дорог немало думой исходил…

Александр Иванович Бродский открывает глаза.

И впрямь он немного задремал за чтением «Огонька» в Летнем саду.

Впрочем, ветер уже стих.

Теперь дышится легко и привольно, и можно неспешно двигаться домой, где, приготовив ужин, его уже дожидается супруга Мария Моисеевна Вольперт.

Эписодий Четырнадцатый

1992 год.

От автора

Трамвай разворачивается на кольце у Северной верфи и, гремя на стыках, выходит на маршрут. До проспекта Стачек он идет полупустой, и только уже в районе Автово начинает заполняться пассажирами.

До этого момента кондуктор неподвижно сидит на высоком, привинченном к полу табурете без спинки, к которому приварена табличка «место кондуктора».

Сейчас он безучастно смотрит в окно, за которым проплывают фонарные столбы, фасады доходных домов, заборы, редкие деревья без листьев, витрины магазинов. Все это он видел десятки, если не сотни раз. Конечно, можно на все на это не смотреть и ехать с закрытыми глазами, но за это могут выгнать с работы.

Итак, кондуктор нехотя сползает со своего табурета и начинает «обилечивать» пассажиров. Делает он это ровно так, как и смотрел в окно – безучастно, с абсолютно ничего не выражающим взглядом. Однако по мере продвижения его по вагону все более и более растет ощущение того, что это видение, фантом, какая-то ошибка, потому что сомнений в том, что в роли кондуктора на Первом маршруте работает не кто иной, как Иосиф Александрович Бродский, не остается никаких. И это при том, что в это время поэт Бродский вот уже как 20 лет живет в Америке.

– Да это же Андрюха Басманов, сын его, – видя мое потрясение, сообщает сидящий рядом мужик лет сорока с лишним в джинсовой куртке Miltons, – его тут все знают… А вы что, не местный?

– Нет, – отвечаю ему не сразу, – из Москвы к друзьям приехал.

– Московский, значит, – мужик большим и указательным пальцами приглаживает довольно ветвистые свои брови, откашливается и не без добродушного сожаления подводит итог, – это заметно…

Когда процедура «обилечивания» заканчивается, кондуктор Басманов вновь усаживается на свое место и погружается в лишь одному ему доступную медитацию. В ту поездку я вышел на площади Труда, а трамвай с сыном Бродского пошел дальше, на Васильевский остров, в район 8-й линии, кажется.

Андрей Басманов тогда, на начале 90-х, довольно часто появлялся в разных питерских компаниях, пел под гитару, особенно любил Сашу Башлачева (1960–1988).

Вот, например, это:

В рабочий полдень я проснулся стоя.

Опять матрац попутал со стеной.

Я в одиночку вышел из запоя,

Но – вот те на! – сегодня выходной.

И время шло не шатко и не валко.

Горел на кухне ливерный пирог.

Скрипел мирок хрущевки-коммуналки,

И шлепанцы мурлыкали у ног.

Сосед Бурштейн стыдливо бил соседку.

Мы с ней ему наставила рога.

Я здесь ни с кем бы не пошел в разведку,

Мне не с кем выйти в логово врага…

Голос имел сильный, завывающий, рвал струны решительно, пел самозабвенно, хотя, наверно, Башлачева кроме Башлачева, как и Высоцкого кроме Высоцкого, петь нельзя, но он пел. Более того, когда в возрасте 22 лет приехал к отцу в Нью-Йорк, то исполнил несколько подобных песен, чем привел Иосифа в ужас. Он просто не знал, что папа ненавидит весь этот «советский рок».

По воспоминаниям Аллы Уфлянд, после появления Андрея в Америке Бродский позвонил в Ленинград Владимиру Уфлянду, который и организовал эту встречу, и почти закричал: «Кого ты мне прислал?».

«Кого просил, того и прислал», – прозвучало в трубке.

1967 год.

Андрей – Осипович – Басманов…

Услышав эту комбинацию слов, вернее имени, отчества и фамилии, Бродский взвился: – Почему Басманов, а не Бродский? Почему Осипович, а не Иосифович?

Марина, конечно, что-то ответила, но без особого нажима и надрыва, потому что дело было решенным и обжалованию не подлежало, а тратить силы на очередное выяснение отношений не было ни сил, ни желания.