Иррациональное в русской культуре. Сборник статей

Сравнение работ о Достоевском, написанных Осиповым и Розенталь, позволяет увидеть различия между подходами обоих авторов. Розенталь развивает свой психогенетический метод и ставит Достоевскому психиатрический диагноз, исходя в основном из биографического материала. Осипов же, не отрицая факта болезни Достоевского, проявляет намного меньше психиатрического интереса к личности и биографии писателя. Соответственно, он избегает его патологизации. Подход Осипова сводится к пристальному прочтению «Двойника», что в итоге дает нам образец чрезвычайно изощренной литературной критики. Несмотря на такое различие в акцентах, между обоими исследованиями обнаруживается неожиданное сходство. Оба автора исходят из одной и той же идеи о терапевтическом воздействии творческого процесса на Достоевского, и в этом отношении Осипов пользуется тем же биографическим подходом, что и Розенталь. При анализе «Двойника» Осипов приходит к выводу о том, что Голядкин – двойник Достоевского, который переносит на него свои страдания, о чем писала и Розенталь: «Достоевский создал Голядкина и заставил его пройти путь бесполезного двойничества до последних пределов. Этим Достоевский сбросил с себя „страшную темную тоску свою“»[274]

. Более того, по мнению Осипова, такое бегство из нарциссической ловушки посредством творчества доступно лишь носителю творческого таланта, в то время как для простых людей выход заключается только в эмоциональном контакте со своими ближними. Опять же, речь идет о способности гения к самоисцелению. Если для Достоевского путь к выздоровлению открывала креативность, то Голядкин – литературный персонаж – остается пленником своей паранойи. И Осипов, и Розенталь восхищались тем, как искусно Достоевский изображает психическое расстройство Голядкина. Его неустойчивое, лабильное состояние разума, его странный юмор, возрастающие у него растерянность и непонимание всего, что происходит вокруг, паническая реакция со стороны окружающих – все это, по словам Осипова, Достоевский описал со сверхъестественной достоверностью. Однако оба психоаналитика расходились во мнении о причинах болезни героя. В то время как Розенталь решительно отрицала фрейдистскую сексуальную этиологию болезни Достоевского и Голядкина, Осипов трактовал психическое состояние Голядкина как предрасположенность либидо к нарциссизму, усматривая истоки его паранойи в сексуальной сфере[275]

. Осипов предлагал именно то самое фрейдистское сексуальное объяснение страданий Голядкина, которое отвергала Розенталь.

В ходе дальнейшего анализа Осипов предпринял сознательную попытку выявить взаимосвязь между литературой и психиатрией. Если Достоевский в своем описании паранойи выражает психиатрическую истину, то какую роль та может играть в литературном произведении? Осипов пришел к выводу о том, что хотя художественная литература не имеет никакой ценности для практической психиатрии, тем не менее она внесла определенный вклад в теоретическую психиатрию, поскольку и литература, и психиатрия пользуются одними и теми же методами и ставят перед собой одни и те же цели: искать и находить универсальные психологические истины при помощи точных (само)наблюдений. По сути, реальное значение литературы заключается в том факте, что посредством достоверного описания она способна внушить читателю сострадание: «И Достоевский, бесспорно, вызывает у читателя сочувствие к страданиям Голядкина»[276]

. Осипов считал пробуждение сострадания уникальным свойством литературы.

Более того, Осипов анализировал, как сочувствие работает в «Двойнике». Он противопоставлял друг другу «больное, бесполезное двойничество» и «здоровое, успешное творчество»[277]

. В то время как двойник Голядкина – просто выдуманный и даже враждебный фантом, делающий его узником своего собственного непрерывного повторения, самого Голядкина Осипов назвал двойником Достоевского. Этот двойник, то есть литературный персонаж Голядкин, вызывает в читателе сочувствие и тем самым выходит за рамки своей несуществующей среды. В глазах Осипова складывающийся в итоге треугольник – автор, его герой и читатель – символизирует утопическую динамическую модель души: «Только тройственная система есть нечто завершенное и в то же время жизнеспособное»[278].