Иррациональное в русской культуре. Сборник статей

Музыкальные обозреватели предреволюционной России не довольствовались одним лишь признанием иррациональной заряженности музыки или проведением связи между музыкальным возрождением и русским национальным духом. Помимо этого, они видели в музыке силу, способную преобразовать само русское общество и пробудить в нем чувство соборности и нравственности, утраченное в современном мире. Как указывал в 1909 году Александр Леонтьевич Маслов, «музыка вызывает гармонию чувств между различными отдельными личностями и является средством, заставляющим сердце сочувственно биться, подобно тому, как согласно звучат струны музыкального инструмента или человеческого голоса. Иначе говоря, музыка есть орудие общественного единения и согласия»[363]. Это внимание к музыке как к разновидности коллективного опыта вдохновляло и русских писателей-символистов. Так, В. Иванов утверждал, что подлинно теургическое искусство требует превращения театральной аудитории в «мистический хоровод», который будет не просто «созерцать», а «творить»[364]. Как считал Иванов, «толпа должна плясать и петь, ритмически двигаться и славить бога словом»

[365]. В музыкальных драмах Вагнера, по мнению Иванова, «мост между сценой и зрителем еще не переброшен»[366]. Существование этой грани между исполнителем и аудиторией отражает различия между отдельными людьми и между искусством и жизнью. Андрей Белый аналогичным образом утверждал, что создание подлинно теургического искусства требует выхода за пределы чисто внешних форм вагнеровской драмы. По его мнению, не изображение на театральной сцене, а лишь «преображение в переживаниях наших» «развертывает единый, сам в себе цельный, путь»[367]

. Никакая театральная постановка не способна преодолеть разрыв между художественной репрезентацией и жизнью. Лишь произведение, вышедшее за рамки художественной репрезентации и восстановившее единство духовного и материального, произведение, участниками и действующими лицами которого (а не просто зрителями) смогут стать все люди, действительно решит задачу «жизнетворчества»[368]. Подобное произведение будет уже не произведением искусства per se, а «мистерией»: коллективным религиозным

переживанием[369]. И хотя такое теургическое искусство еще не было создано, и Белый, и Иванов надеялись, что его воплощение в жизнь – дело ближайшего будущего[370]

. Композитор Александр Скрябин, критикуя Вагнера и замышляя произведение, которое должно было стать главным делом его жизни (оно так и называлось – «Мистерия»), вдохновлялся теми же идеями, которые в более явном виде прозвучали у его современников-литераторов[371].

В музыкальной прессе часто встречалось и более широкое понимание мнимого иррационального воздействия музыки как средства, способного насаждать чувство соборности и нравственность. Коптяев, отзываясь на вспышку насилия в сентябре 1905 года, утверждал, что исполнение музыки позволит слить в единое целое разрозненные элементы, из которых состоит социальная структура Российской империи. Он горячо приветствовал создание крестьянских оркестров и хоров, рассчитывая на то, что с их помощью «народ» сможет принять активное участие в процессе коллективного сотворения музыки и тем самым повысит свой нравственный уровень благодаря иррациональной силе звуковой гармонии[372]. Описывая результаты создания крестьянского оркестра в Шуваловке (Петергофский уезд), Коптяев рисовал гнетущие сцены «пьянства и разгула крестьян», которые были обычным делом до прибытия в деревню активного общественника по фамилии Терехов. В поисках ответа на вопрос, «как прийти на помощь бедному, темному люду, как вдохнуть в него утраченную искру Божию», Терехова посетила идея создать крестьянский оркестр. После первых неудач усердные труды Терехова оправдали себя, и теперь «благодаря облагораживающему воздействию музыки» «восторженные, довольные лица крестьян», покончивших с пьянством, приобрели «человеческий облик»[373]. Как полагал Коптяев, посредством коллективного музицирования, без помощи рациональных методов воспитания, удалось преобразить саму природу крестьянства.