Иррациональное в русской культуре. Сборник статей

Невзирая на разочарование Попова в Ребикове, музыкальная пресса того времени продолжала поиски Орфея. Рецензируя серию публичных лекций, прочитанных в 1906 году Н. Суворовским и пользовавшихся большой популярностью у московской публики, Метнер подчеркивал их значение, связанное с тем, что они доносили до интеллигенции идею о важной роли искусства в политике и в то же время напоминали художникам о существовании «единого Искусства», составной частью которого является их индивидуальная творческая работа. Метнер не критиковал общую мысль лекций Суворовского (с которой был согласен), но осуждал его решение выставить Скрябина и Ребикова в качестве претендентов на звание Орфея[393]. Собственно говоря, Метнер как журналист прикладывал значительные усилия к поддержанию репутации своего младшего брата – композитора и пианиста Николая Метнера – как истинного наследника лиры Орфея, и в этом критика с энтузиазмом поддерживали его интеллектуальные последователи – Андрей Белый и Сергей Дурылин[394]. Напротив, поэтесса Мариэтта Шагинян, отлично осведомленная о мнении своего коллеги (а некоторое время и любовника) Эмилия Метнера, называла подлинным Орфеем современной России Сергея Рахманинова

[395]. Невзирая на критику Метнера в адрес Суворовского, чаще всего в те годы с образом Орфея связывали имя Александра Скрябина.

В качестве композитора Скрябин видел свою задачу не только в сочинении музыки, но и в том, чтобы стать новым мессией. Скрябин верил в то, что задуманная им «Мистерия» объединит все человечество и в финальный момент всеобщего экстаза возвестит о конце света. Иррациональное мировоззрение и философию Скрябина, а также их связь с его музыкальными произведениями изучали многочисленные исследователи[396]. Мне бы хотелось вместо этого остановиться на роли Скрябина как потенциального Орфея, каковым его все настойчивее провозглашали последователи, после того как он неожиданно умер от заражения крови в 1915 году, в разгар Первой мировой войны.

Участники дискуссий о смерти Скрябина обращались к тем же мистическим образам, которые преобладали в дискуссиях при его жизни. Яблоком раздора, сложившимся к 1916 году, служило различие между «низшим» и «высшим» мистицизмом, проводившееся уже К.Р. Эйгесом. В то время как писатель-символист В. Иванов, А. Брянчанинов и другие члены Скрябинского общества, созданного после смерти композитора, открыто признавали Скрябина «Орфеем» (пророческой фигурой, несущей своим ученикам духовное, а также музыкальное просветление), его бывший поклонник Л.Л. Сабанеев утверждал, что Скрябин отнюдь не стал Орфеем, а, наоборот, пал жертвой «сатанизма»[397]

. По мнению Сабанеева, главным слабым местом композитора была не иррациональность идеи «мистерии» (соответствовавшей социальным потребностям и чаяниям того времени), а его собственные индивидуализм и гордыня, выразившиеся в идее о том, что именно ему суждено дать миру «мистерию», – идее, которую Сабанеев считал сатанинской по самой своей сути[398]. Это осуждение индивидуализма Скрябина и его стремления к величию отражало обвинения, выдвигавшиеся в то время в адрес Германии

[399].

Переложив критические высказывания Сабанеева на язык Эйгеса, мы получим, что Скрябин вследствие своих индивидуалистических фантазий не сумел вырваться из дионисийского хаоса, пленником которого он стал. Ему не удалось преобразовать свой опыт в кристаллизованные звуки музыки. Как в том же духе утверждал Сабанеев, «он погиб, бросив последний вызов Миру, переоценив свою теургическую мощь – он погиб как древний Икар, сожженный лучами вечного Света»[400]. Сбитый с толку своими видениями дионисийских глубин, Скрябин заблудился и запутался: «Мерцающий свет астрала подсознания он принимал за солнце Озарения»[401]

. Вместо того чтобы преображать реальность, он соблазнился индивидуалистическими мечтами. По этой причине, указывал Сабанеев, даже в чистейшей музыке Скрябина встречаются мгновения «черной магии»[402]. По мнению Сабанеева, внезапная смерть Скрябина представляла собой необходимую «жертву» души, которая восстала против Бога и должна была понести наказание, чтобы искупить свои грехи[403]. И хотя нападки Сабанеева на Скрябина были с негодованием встречены последователями композитора, его видение этих событий оказалось пророческим по отношению к судьбе самой музыкальной метафизики. Всего через несколько лет само это мировоззрение начало покидать публичный дискурс одновременно с тем, как музыкальные элиты пытались найти для себя новое место в рамках принципиально изменившейся политической системы.

ЭПИЛОГ: ОРФЕЙ НЕ НАЙДЕН