Иррациональное в русской культуре. Сборник статей

Для понимания природы собранных данных важно также определить место и типы рассказов о психически нездоровых гражданах в структуре интервью и неформальных бесед. Не все информанты воспроизводили в равной мере «плотные» описания своих контактов и практик взаимодействия с такими людьми. Большинство участковых рассказывали о практике контроля за психическим нездоровьем сухо, буднично и кратко: по сути, это сжатое описание процесса работы. Более подробные нарративы встречаются в двух случаях. Во-первых, это рассказы о «жалобщиках» – о тех гражданах, которые безосновательно, по мнению информанта, обращаются в отделы внутренних дел. Интенциональность таких нарративов заключается в стремлении участковых, в свою очередь, пожаловаться исследователю на сложность работы с населением, интерпретируемым как не вполне вменяемое (шесть информантов). Во-вторых, это рассказы, организованные по типу баек, веселых историй, призванных рассмешить или удивить исследователя (два информанта).

Отдельного внимания заслуживает также язык описания психического нездоровья, используемый в среде сотрудников МВД. Официально (в приказах и внутриведомственных документах) эта категория населения номинируется, как мы покажем ниже, как «лица, психически больные, представляющие непосредственную опасность для себя и окружающих, состоящие на учете в учреждениях здравоохранения». Однако очевидно, что в повседневных нарративах сотрудников милиции/полиции спектр языковых средств для обозначения психического нездоровья приближен к обыденной речи[463]. Для описания этой контактной группы населения используются различные предикаты – «ненормальные», «сумасшедшие», «психические», синонимы («дураки», «психи») или названия видов слабоумия или отклоняющегося поведения («идиоты», «шизофреники», «самоубийцы»). Часто человек вообще никак не называется, а его состояние передается другими речевыми средствами – либо через рассказ о его диагнозе и/или о происшествии, которое должно свидетельствовать о ментальном отклонении, либо через указание на возрастную или иную демографическую характеристику, которая, по мнению информанта, связана с психическим нездоровьем: «бабушка в маразме», «белая горячка у алкашей» и тому подобное. Спецификой именно полицейского жаргона является активное использование аббревиатур, и относительно этой категории часто можно услышать «состоящие на ПНД-учете», где ПНД – сокращение от «психоневрологический диспансер».

ИНСТИТУЦИОНАЛЬНЫЕ ПРАВИЛА И ПОВСЕДНЕВНЫЕ ПРАКТИКИ КОНТРОЛЯ ПСИХИЧЕСКОГО НЕЗДОРОВЬЯ, ПРИЗНАННОГО МЕДИЦИНСКИМИ ИНСТАНЦИЯМИ

История институционализации взаимодействия полиции и системы здравоохранения в российском контексте по вопросу контроля за психическим нездоровьем пока остается малоизученной. Из исследований, посвященных истории психиатрии, можно сделать вывод, что это взаимодействие стало постоянным в Российской империи в период передачи функций по организации и финансированию приютов для умалишенных на уровень земств с 1870-х годов. Как показывают исследования Джули Браун, именно в этот период возросло число людей, преимущественно крестьян, содержавшихся в приютах, расположенных в городах[464]. Она же отмечает, что роль полиции в увеличении потока больных уже в начале XX века была значительной

[465]. Таким образом, институционализация взаимоотношений между институтами медицинской помощи и правопорядка состоялась в последней трети XIX века. В советский период, особенно в позднесоветский, психиатрия использовалась режимом, наряду с другими репрессивными институтами, в качестве карательного механизма для политического инакомыслия, людей с иной сексуальной ориентацией (в отношении женщин) и прочих[466]

. После распада СССР этот принцип использования психиатрических служб как институтов политических репрессий официально ушел в прошлое. Однако правозащитники отмечают, что советские принципы контроля за некоторыми группами населения продолжают действовать. Так, например, до сих пор выявление и постановка на учет граждан, применяющих наркотические средства, осуществляются на основе совместного приказа Минздрава и МВД СССР, принятого еще в 1988 году[467]. Большие нарекания у правозащитников и юристов вызывают также законодательство и практика оказания психиатрической помощи в России и в постсоветский период[468].