Исаак Дунаевский. Красный Моцарт

В Москве появилась новая точка отдыха: Дом актера. Чего там только нельзя было услышать! Там обсуждали буквально всё: от истории про смерть тети Баси в Одессе на Дерибасовской до ужасной истории ночного визита к скульптору Рафаиловичу, у которого арестовали жену, а он на следующий день сошел с ума и сам написал на себя донос.

Исаак Осипович стал завсегдатаем Дома актера. Как 20 лет назад в театре «Эрмитаж», так и в новом, богато обставленном Доме актера искренность и простота Дунаевского снискали ему любовь всех завсегдатаев, а также миловидных буфетчиц. Пишущие музыку обычно не очень склонны смотреть на себя критически, и Исаак Осипович был отрадным исключением из общего правила до тех пор, пока «Золотую долину», его лучшую оперетту, не сняли из репертуара Театра музкомедии. Причины можно было узнать, послушав, что говорят актеры и музыканты симфонических оркестров, сидя вечером за столиками на улице Горького. Это было место сплетен.

Больше всего негодовали и сердились либреттисты из Большого театра. Говорили, что актер Борис Ливанов угрожал отказаться от ролей, если ему не дадут народного, что композитора Ивана Дзержинского, оперу которого «Тихий Дон» Сталин назвал лучшей советской оперой, якобы губит его интрижка, какая-то актриса из МХАТа.

В 1938 году читатель-музыкант Филимонов из Киева на всю страну обвинил композитора Валентина Кручинина в воровстве. «Кража со взломом» — так называлась статья в газете. В достаточно неинтересной, пресной песне композитора Кручинина «О простом советском человеке» Филимонов обнаружил мелодию старинного романса такого малоизвестного композитора, как Николай Зубов.

Этот мотивчик и шлягером не стал, и помнили его с дореволюционных пор единицы, каких-нибудь три еще не сосланных выпускницы Смольного института. На беду, то ли жена, то ли теща Филимонова оказалась из этой компании. Собственно, она-то мотивчик ему и напомнила. Когда она первый раз сыграла романс, он ничего не разобрал. Но потом жена прямо на нем помешалась и стала постоянно играть своему мужу «Слышу я милые звуки». Тут-то у него, как у музыканта при театре, и пробудились дремлющие слои памяти. Чем больше он слушал эти «милые звуки», тем более убеждался, что этот мотивчик где-то слышал, пока не додумался, что жена играет не старинный романс, а песню «О простом советском человеке».

На следующий день Филимонов стал везде говорить, что песня «О простом советском человеке» — это не гимн простому человеку, а самая настоящая кража, и к тому же контрреволюционная. Он заявил своим коллегам в киевском оркестре, что нечестно буржуазный плаксивый романс превращать в деньги, то есть в песню про простого советского человека. Тогда-то ему и посоветовали написать в Москву, в газету, что он и сделал, но не потому, что его беспокоил плагиат, а потому, что он хотел совершить мировую революцию в музыке.

Эта статья наделала шуму. На Кручинина навешали всех собак.

Валентин Яковлевич Кручинин, пожилой, уважаемый человек, очень порядочный, которому уже светила печальная судьба жертвы преследования, обратился в начале января 1938 года к Дунаевскому со слезным криком о помощи.

Если бы Исаак Осипович сам не пережил подобное с «Веселыми ребятами», он бы, возможно, и не откликнулся на чужую ссору, но тут его взяло за живое. Он очень внимательно относился к тому, что кто-то мог подумать о нем, будто он ворует чужие мелодии, заимствует фрагменты. В мире музыкальной гармонии, которая строится всего из семи нот, трудно не повторить чужие находки на фрагментарном уровне. Дунаевский не любил, когда его находки совпадали с чужими открытиями, и просто ненавидел тех, кто пытался воспользоваться чужой находкой, чтобы упрекнуть его в творческой недобросовестности. Он всегда выступал против тех, кто затевал антикомпозиторские полемики, обвиняя композиторов в плагиате.

Исаак Осипович говорил близким, что в руках недоброжелателей этот анализ на сходство превращается в довольно сильное, но сомнительное оружие.

А в Доме актера эту историю обсасывали со всех сторон. Доводов «за» и «против» нашли много. Приводили примеры. Ссылались на случай Дмитрия Кабалевского, который якобы, выступая на собрании, где все каялись и обвиняли, сказал: «Вот, смотри. Берешь мелодию „Сердце, тебе не хочется покоя“. А теперь начинаешь ее играть, и получается известный мотив американского блюза». Особенно хорош был запоминающийся рефрен, который правая рука играла как вальс, — на три четверти, а левая — на две четверти.

Вся разница состояла в том, что блюз, популярный в 1930-х, исполняли в си-бемоль мажоре — тональности, одно упоминание о которой наводило страх на среднего пианиста.

А рефрен знаменитой песни Никиты Богословского «Шаланды, полные кефали» почти полностью напоминал рефрен популярной песни из гангстерского кинофильма «Бакси Меллоун», который в свою очередь был «списан» с популярного в Бронксе в 1930-е годы мотивчика.

Одно время композиторы только тем и занимались, что выискивали, из какого классического произведения их коллеги взяли тот или иной фрагмент.