Исаак Дунаевский. Красный Моцарт

А с Булгаковым они уже обсуждали сцену кюре. Кюре — это страшно. Его либо показывать сатирически, либо не показывать вовсе. У Мопассана он играет большую драматическую роль, спасает проститутку. Совершенно излишняя позитивная нагрузка. Булгаков придумал несколько сцен с кюре, где тот совершает клятвопреступление, лишь бы спасти проститутку.

С начала декабря между Булгаковым и Дунаевским начинается переписка. Оба уверяют друг друга, что дела складываются лучше некуда. Большой друг Булгакова директор Большого театра Яков Леонтьев паникует. Он не верит Самосуду и не хочет подвести Булгакова.

Каким-то образом Дунаевский узнал о том, что Самосуд интригует и хочет поручить писать оперу Кабалевскому. В конце декабря он приезжает в Москву и сразу прямиком направляется к Булгакову. Дома он импровизирует у них на рояле, но при этом мрачен. Ждет, что скажет Булгаков.

Зинаида Сергеевна наблюдала за развитием этой ситуации. Есть что-то, что мешает Исааку Осиповичу. Ему нужен легкий, ясный текст, его музыкальный слух буксует на мелодекламациях Булгакова. Это не стезя Дунаевского. То, что он написал, не удовлетворяет его самого или является чем-то случайным. Он написал увертюру. Не закончил первый акт. Предложил Булгакову выслать ему текст второго акта с некоторым замиранием сердца. Но Булгаков, не раздумывая, ухватился и за эту просьбу Дунаевского. Он надеется поправить свое финансовое положение. Он надеется, что титулованный Дунаевский обязательно пробьет их оперу.

Но что-то не заладилось на небесах. У Исаака Осиповича море горящих заказов: кино, песни, хоры, оперетты. Он — самый главный песенник-композитор и к тому же не до конца понимает истинное положение дел у Булгакова. В конце концов, предлог был найден блестящий. В августе 1939 года между Германией и Россией был заключен Пакт о ненападении, и опера, где немцы выставлены в комическом, остросатирическом духе, «не проходила». Так закончилась эта история. У Исаака Осиповича, кроме переписки с Булгаковым, остался в доме подарок Михаила Афанасьевича — «Кавалер Глюк», которую Булгаков подарил Дунаевскому с трогательной надписью: «Кавалеру Дунаевскому».

* * *

В конце 1939 года Исаак Осипович получил официальное письмо в конверте с маркой, на которой был изображен теплоход. Письмо пришло из пароходства, объединяющего три великие реки: Волгу, Каму и Москву-реку. Его содержание было особенным. Сообщалось, что именем композитора назван новый советский пароход.

Пароход по имени «Композитор Дунаевский». Молодое Советское государство придумало идеологические уловки: увековечить еще живых людей, сделать механических двойников. Подобной чести удостоились только Папанин, Чкалов да Любовь Орлова.

Ах, как хорошо работал принцип человеческого бессмертия с помощью живой фамилии, присвоенной мертвому предмету — пусть даже целому агрегату! Метафизический прием: одушевление неживого, освоение нового идеологического пространства, создание своих советских кумиров. Без кумиров идеология невозможна. Советской идеологии были нужны новые кумиры, и она была готова их щедро оплачивать.

Естественно, что Дунаевский не мог не испытывать радости и чувства огромного воодушевления, потому что, во-первых, ты и пароход — это уже реальный шанс пережить собственную бренность; во-вторых, возможность занять позицию стороннего наблюдателя, отождествив себя с машиной, взглянуть на себя со стороны.

Пароход стал вторым телом Дунаевского. Композитор не мог не вступить в переписку с командой, с капитаном корабля. Можно даже предположить, что он хотел бы посетить свой корабль, но боялся разрушить у команды миф о самом себе. Разница между человеком, которого знаешь только по письмам или сообщениям в прессе, и реальным человеком существенна. Во всяком случае, Исаак Осипович так никогда и не посетил корабль, который носил его имя. Почему? Это остается загадкой. Только какой-то тайный страх, тайное для самого композитора нежелание попадать на теплоход были тому причиной.

Переписка — это другое дело. Кто-то из многочисленных пассажиров писал композитору письма с жалобами на «морское чудовище» его имени. Дунаевский считал своим долгом вмешаться. Пришлось писать письмо капитану парохода, сообщать о недостатках. И заодно объяснять собственное положение. Это было фантастическое зрелище: Дунаевский отчитывался начальнику парохода в том, чем он занимался.

«Я уже четвертый год не отдыхаю, — почти оправдывался он в письме. — Боюсь, как бы и в этом году не пришлось распрощаться с отпуском». «Вы думаете, мне так хочется этих маршей?» — словно говорил Дунаевский в подтексте. «Не обижайтесь на меня, что не посетил пароход и не познакомился с вами лично». Дунаевский наверняка представлял себе капитана с пушистыми усами, как у того, которого придумал Александров в фильме «Волга-Волга».