Исаак Дунаевский. Красный Моцарт

Красные боги то и дело оглашали Кремль криками со своих бранных посиделок. Игра не прекращалась ни днем ни ночью. Недреманное око Сталина следило за возведением новой красной империи. В 1927–1928 годах благодаря тактике, разработанной Николаем Бухариным при участии Сталина, было решено перестроить деятельность отделов искусств в таких газетах, как «Правда», «Известия», «Рабочая газета», «Комсомольская правда». В секретном указании, разосланном «на места», излагалось следующее:

«1. Фактическое руководство отделами культуры должно быть поручено партийным журналистам и лишь в исключительных случаях политически проверенным беспартийным (все равно работающим под непосредственным контролем редакторов).

2. Наблюдение контрольных органов должно распространяться и на сценическую трактовку, и на оформление спектаклей, поскольку в них усугубляются, подчеркиваются или вводятся в постановку новые неприемлемые элементы».

По сути, это означало самое строгое шельмование, и какие бы блестящие рецензии Дунаевский ни получал от профессиональных музыкальных и театральных критиков, пролетарские его больно щипали и били.

Новое время требовало новой гармонии. Воздух был пропитан диссонансом, как тело человека кровеносными сосудами. Дунаевский хотел создать первый советский джаз. Рапмовцы ставили вопрос по-другому: или джаз, или симфония. В качестве третейского судьи обратились к Алексею Максимовичу Горькому, который ответил статьей «О музыке толстых» с негативной оценкой джаза. По версии Леонида Утесова, джаз в целом понравился первому советскому классику. Общее впечатление испортил один средних размеров инструмент, глиссандирующий тромбон. Когда в него дули, Горькому казалось, что бьют по барабанным перепонкам. Не будь в джазовом оркестре глиссандирующего тромбона, все могло бы сложиться по-другому.

Робкую джазовую фортуну вспугнули, как лань, и она убежала так далеко, что ее не смогли отыскать чуть ли не до рождения Георгия Гараняна. История «музыки черных» начиналась с истории поношения. Джаз был объявлен вредным, джаз назвали «музыкой толстых».

В начале 1929 года Яков Галицкий и Абрам Арго предложили Театру оперетты, которым руководил Алексей Алексеев, либретто оперетты «Полярные страсти». Действие происходило на Крайнем Севере. Девушка Инка, дочь кулака, добивается права ехать в Москву учиться. Среди действующих лиц юноша Юлай, которого Инка любит и за которого отец не позволяет ей выйти замуж, группа приехавших киноработников, а также высланные из Москвы спекулянты — отец и сын. Дунаевский согласился писать музыку на это либретто.

Художником спектакля назначили Бориса Эрдмана. Художник хотел передать на сцене холод и лед, страсть нищих и немочь богатых. В те времена декорации не писали — царствовала эпоха конструктивизма. Каждый художник стремился создать как можно более сложную конструкцию. Декорации «наращивали» в пространстве, как наращивают ногти. Использовали все, что больше подошло бы камере пыток: медную проволоку, холодную сталь, жуткого вида цветные металлы, даже поддельные ювелирные украшения, но только не холст и не краски.

Борис Эрдман поставил задачу найти способ иновационно изобразить лед. Конечно, можно было изобразить снег и лед по старинке: набросать ваты, а сверху насыпать нафталина. Но это стало бы позором. Художник попросил терпения и стал подбирать новые материалы. Параллельно шла работа над текстом. Пьеса все время украшалась новыми сценами.

Эммануил Краснянский вспоминал:

«Разрастание текста вело за собой разрастание музыки. Каждый раз принося новый номер, Дунаевский спрашивал:

— Надеюсь, всё?

Актеры каждый раз выступали с новой просьбой:

— Знаете ли, Дунечка, хотелось бы испанский танец.

— Испанский танец?! — с неподдельным ужасом кричал Дунаевский. — Действие же происходит на Северном полюсе.

— Да, — следовал ответ, — но мы придумали, что помощник кинорежиссера все перепутал и привез сюда испанские костюмы.

Дунаевскому приходилось только соглашаться. Артисты знали, на что он клюнет. На трудную задачу. Он страдал на пару с Эрдманом. Тот все искал материал, который мог бы стать на сцене льдом. Искал и обрел. Когда он показал в театре макет, в котором всё: кулисы, арлекин, падуги, ледяные горы — всё было сделано из тонкой металлической сетки, в дирекции ахнули. Сетка, освещенная в лоб электрическим светом, сверкала, как лед. И это ведь было только в макете, в малюсеньком масштабе. Можно было представить, какую фактуру, какой масштаб холода создаст эта декорация на сцене.

Завпост ежедневно притаскивал огромные рулоны панцирной сетки. Неизвестно, где он их брал. Это было чудом. Возможно, он обдирал все кровати в районе театра. Близилась премьера. Мотки сетки росли.

Наступила „генералка“. Построили декорации. Включили свет. Люди замерли. Было ощущение, будто все актеры находятся в тюрьме. Сетка поглощала электрический свет — декорации казались черными. Стало страшно.