Исаак Дунаевский. Красный Моцарт

Например, в спектакле «Мечты… мечты», к которому писал музыку Дунаевский, действие то и дело перебивалось производственными танцами Фореггера. Выходили почти обнаженные парни и девушки и имитировали машины. Жизнь машин была любимой «фенечкой» Фореггера — главным алхимическим ингредиентом его чудного танца. И надо сказать, артисты действительно виртуозно изображали жизнь машин. В то время как-то по-особому проявлялся советский эрос.

* * *

…В каждом театре был свой премьер. В Театре сатиры тех лет премьером являлся Григорий Маркович Ярон — гений. Он был мастером доморощенных острот и каламбуров. Каждое нейтральное слово в пьесе рождало в его мозге шутку, каждая шутка перерождалась в анекдот, каждый анекдот превращался в буффонаду. Его соперником в этой области был только один актер Театра сатиры — Владимир Сергеевич Володин. Каждая пьеса, которую они репетировали, в процессе работы наливалась, разбухала от острот новых, старых и старинных. После этих двух гениев остроты начинали произносить все остальные премьеры — комические, лирические и танцевальные. Затем очередь доходила до их дублеров, потом до актеров на вторых ролях. Затем начинали шутить «манты» — монтеры, хористы и статисты. Никакой режиссер не мог справиться с потоком шуток.

Неутомимый веселый Ярон вспоминал, как в начале 1926 года ему позвонил Давид Григорьевич Гутман и пригласил приехать к нему ночью после спектакля. Добираться пришлось на извозчике. У Гутмана уже сидели Исаак Дунаевский и драматург Николай Адуев с актером Сергеем Антимоновым, который неожиданно начал хорошо и весело писать.

«Вот какое дело, — сказал Гутман. — У нас есть готовая комедия с музыкой — „Женихи“. Она написана для Театра сатиры. Но наша дирекция почему-то не решается ее ставить. По-моему, если написать немного музыки — это будет настоящая оперетта».

Николай Адуев начал читать, а Дунаевский демонстрировать музыку. «Совет в Филях» закончился в шесть часов утра. Содержание первой оперетты Дунаевского отличалось от сюжетов о Сильве или принцессе цирка.

Провинция в период нэпа. Умер владелец трактира, оставив вдову Аграфену — молодую и красивую, да еще с приданым в виде трактира «на полном ходу». Трактирщика еще не успели похоронить, как уже появились претенденты на ее руку — женихи. Бильярдного маркера играл артист Днепров, старого извозчика — друг Дунаевского Володин, дьякона — артист Елизаветский, повара — Торский и шустрого нахального гробовщика — Ярон. Роль вдовы исполняла Клавдия Новикова. Соперники-женихи строили друг другу невероятные козни, вследствие чего происходили забавные недоразумения. Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы в конце пьесы, к ужасу всех действующих лиц, не появлялся сам трактирщик. Как оказалось, он не умер, а заснул летаргическим сном и, проснувшись в церкви, в гробу, явился в погребальном одеянии в дом, где застал толпу женихов.

Это была первая оперетта, высмеивающая «опиум для народа». Сейчас есть некоторые основания подозревать, что сюжет в целом был «списан» драматургами у Сомерсета Моэма, с его пьесы об одной вдове, к которой слетелись женихи, как только узнали, что ее муж умер, а он в конце концов появлялся живой.

Как бы то ни было, сюжет оказался абсолютно новобытовым — из жизни Страны Советов. Дунаевский широко использовал жанры и формы бытовой музыки того времени.

После успеха «Женихов» в Театре оперетты у Дунаевского появилось желание писать оперетты. Зато у директора Театра сатиры Георгия Константиновича Холмского пропало всякое желание сотрудничать с Гутманом. Он разрывает с ним контракт и приглашает на его место Алексея Алексеева.

Но всё по порядку. Гутман знал, что Алексеев его недолюбливает, и почему-то не сумел предотвратить удар. Сразу после своего прихода в театр Алексеев решил опорочить своего предшественника и объявил, что портфель театра пуст. И тут же охотно взялся предоставить образцы настоящего утонченного юмора, а не грубой агитки.

Обладая огромным честолюбием и непомерными амбициями, Алексеев хотел быть автором и режиссером каждого нового спектакля Театра сатиры. Дунаевский оказался среди его «союзников». Жили беззлобно, скорее весело, считая своим долгом в Театре сатиры постоянно шутить.

Алексеев говорил Дунаевскому:

— Знаете, Дуня, с вами спорить нельзя. Про вас писал еще Толстой.

— Толстой? Про меня? — удивлялся Исаак Осипович. — Что за вздор? Вечно вы со своими шутками.

Алексеев объяснял:

— Да, в «Крейцеровой сонате». Она, по привычке многих дам, отвечала не на слова своего собеседника, а на те слова, которые она думала, что он скажет. Вот вы — эта дама.

В ответ Дуня заливался смехом.

Но смеяться так, как умел смеяться Ярон, не мог никто. Он хохотал подряд минуту, две, три, уже забывался сам повод. Начинали смеяться все просто из-за того, что распространялась бацилла смеха.