Исаак Дунаевский. Красный Моцарт

…Кстати, «призыв» пролетарских ударников в музыку был не менее пошл. Особенно лозунг «Союзник или враг?». Из тех композиторов, что прежде числились в «попутчиках», лишь немногие признавались союзниками. Зато, как никогда раньше, стал разрастаться лагерь врагов. Дунаевский относился к стану врагов. Одним из принципов рапмовской системы была глобальная групповщина. Произведения «чужих» подвергались лечению рапмовской дубинкой. Чудовищные в своей бездарности произведения «своих» всячески восхвалялись.

Логичнее предположить, что разговор с Николаем Смоличем и Даниилом Грачом был чуть откровеннее. Ленинградцы, зная, как поносят Дунаевского рапмовцы, намекнули ему, что в их городе он будет избавлен от подобных проблем. В обкоме партии Ленинграда царили антирапмовские настроения. Дунаевский мог не опасаться, что станет предметом упражнений рапмовских критиков.

И вот тогда, когда положение в Москве воспринималось им достаточно тяжело и он мечтал убежать хоть на край земли, ему вдруг предложили не край, а бывшую столицу. Предлагал ему это практичный человек с деньгами, директор, который конкретно сказал, какой положат заработок, пообещал устроить с жильем. Композитор еще не был ничем избалован, а Грач, соблазнившись своим могуществом театрального директора, предложил ему лучшую гостиницу города Ленинграда, в которой Исаак мог поселиться с красавицей женой. Это был соблазн.

Дунаевский секунду колебался: не обманут ли его? Утесов был человеком с широкой душой. Но звал не он, звал директор. Исаак даже не предполагал, что Утесов специально не поехал в Москву, боясь того, что увлечется и наобещает композитору такого, что потом не сможет выполнить.

Чтобы не вводить Дунаевского в грех, а также чтобы Дунечка поверил всему происходящему, Утесов отправил в Москву за молодым композитором директора и режиссера.

5 октября 1929 года Исаака Дунаевского, в окружении носильщиков и кучеров, на Московском вокзале встречал Леонид Утесов. Его внешний вид подошел бы актеру, играющему Наполеона, который с вершины холма наблюдает за сражением при Аустерлице. Неподалеку стояла подруга Утесова с цветами в руках. Цветы певец подарил ей, потом со свойственной одесситам находчивостью предложил переподарить Дуне при встрече, чтобы соблюсти политес, а потом разоблачить собственную учтивость.

Носильщики с обожанием и надеждой смотрели на Утесова, его хорошо знали, а о его щедрости ходили легенды. Неподалеку дежурили два подозрительных типа — хроникеры из местной рабочей газеты, которым поручили осветить приезд в Ленинград известного московского композитора. Накрапывал мелкий дождь.

— Мы тебя все встречаем, — с ходу полез целоваться Утесов, — даже дождь. Как доехал?

Исаак сиял. Чемодан из его рук куда-то моментально уплыл. С него чуть не стянули даже плащ, но Утесов на кого-то зашикал, и посягательство прекратилось. Потом какие-то люди стали выносить из купе баулы. Утесов спрашивал, почему Дунаевский приехал один, без жены. Дунаевский слушал Утесова, подозревая, что сейчас они поедут тратить деньги в какой-нибудь ресторан и Утесов начнет говорить о своих сердечных победах. Было видно, что Леонид настроился отдыхать.

— Это, понимаешь, не каждый раз случается — приезжать в должности музыкального руководителя. Цени момент, — смеялся Утесов.

Подбежала девушка и сунула Дунаевскому цветы.

— Мне. Зачем? — смутился Дунаевский.

— Это вам, вам, — уверяла девушка.

— Да он, поди, не мне покупал, — показал на Леонида Дунаевский. — Я ведь его знаю.

Утесов радостно засмеялся.

— Сейчас поедем. У нас уже есть свой транспорт, — показал Утесов на извозчика. — На лошадь не обидишься? У ней на заду слово неприличное написано, — шутил Леонид.

Все вещи моментально погрузили на коляску.

— Извозчик, — обратился Утесов к стоящему у подъезда кучеру. — Если у тебя есть настроение, гони красиво, чтобы брызги летели. Едем в «Европейскую».

Вся толпа встречающих Дунаевского куда-то моментально испарилась. На платформе остались только два подозрительных типа с блокнотами в руках. Они подошли к Исааку, заглянули ему в лицо, что-то черканули в своих книжках и отошли.

— Это кто такие? — спросил Дунаевский у Утесова.

— Гдэ, гдэ? — завертел тот головой. — А-а, эти? Не знаю. — Потом страшно посмотрел на одного из них и поманил пальцем. Тот послушно подошел. — Ты, братец, кто? — спросил он тоном короля в изгнании, строго глядя в глаза.

— Рабочий корреспондент, могу удостоверение показать. — И небритый молодой человек с помятым лицом полез в карман пальто.

— Не надо, — остановил его Утесов. — Верю. Писать хочешь?

Молодой человек хмуро кивнул.

— Что же. Дело полезное. Пиши, только помни, лучше Бабеля все равно не напишешь. — И Утесов, довольный, захохотал, подсадил барышню в пролетку, затолкал туда же Дунаевского, легко вскочил сам и велел трогать.

Рабочие корреспонденты еще несколько минут наблюдали за удаляющимися спинами именитых гостей. После чего углубились в блокноты, выясняя, куда еще можно пойти кого-нибудь встретить, чтобы потом отписать свои 50 строк гостевой хроники.