Искривление

От воспоминаний его прервал стук в дверь. Смирившись, он поднялся, ожидая, что на пороге появится разъяренный кредитор, хотя было уже почти одиннадцать часов вечера.

Снаружи стояла хозяйка, держа в руках поднос с двумя стаканами молока и блюдом легких пирожных. Она улыбнулась своими новенькими, поразительно белыми вставными зубами, в морщинках вокруг глаз пряталось желание угодить. Она только что подстригла волосы, и тонкие седые пряди были уложены чувственными волнами.

– Я подумала, может, вы и ваш сын захотите немного молока и пирожных, прежде чем ляжете спать, – виновато улыбнулась она.

– Дэвида здесь больше нет, – отрезал доктор Эрл.

Ее лицо вытянулось. Она чуть не уронила поднос.

– Больше нет? Куда же он делся?

– Не думаю, что это вас касается.

Она сунула поднос ему в руки и сбежала вниз. По лестнице из кухни донеслись приглушенные рыдания. Он пинком захлопнул дверь и стоял, рассеянно глядя на поднос. Второй стакан был жестоким напоминанием. Он поставил поднос на комод, ни к чему не притронувшись. Меньше всего на свете ему хотелось есть.

И он лег спать, потому что ему больше нечего было делать. Изогнувшись под одеялом между колючими соломинками матраса, он натянул сверху поношенное пальто, чтобы хоть немного согреться.

4

ЗА ШЕСТЬ месяцев Дэвид достиг многого. Он жил в Отеле «Гранд Палас», целый этаж занимали он и его слуги. Длинный автомобиль самой дорогой марки с личным шофером и лакей. К этим вещам и поклонению, брошенному к его ногам, он испытывл презрение, считая их за ничтожную ценность.

Хотя он воспринимал свои достижения как само собой разумеющееся, он действительно много сделал.

От доктора Эрла он ушел в дешевой одежде: в лучшем, что мог себе позволить нищий старый доктор. Дэвид понимал, что если он хочет хорошо зарабатывать, то и одет должен быть безупречно, хотя в его тощих карманах не было ни пенни.

Поэтому он отправился по первому же объявлению, которое увидел. Как оказалось, это был универмаг. Его направили в отдел мужской одежды, хотя на самом деле не нуждались в дополнительных помощниках. И уже через два дня посетители-мужчины вдруг стали нуждаться в новых костюмах, а их жены с особой тщательностью подбирали правильные ткани и крой.

Это было оценено магазином; с другой стороны, остальные продавцы оказались не удел, и Дэвиду пришлось вытягивать все продажи. При этом он избавил магазин от бесполезных и устаревших запасов, но у него стало больше работы, чем он мог справиться.

Уже через неделю, после долгих споров и дискуссий по поводу прецедента, его перевели на должность менеджера с великолепным жалованьем. Он задержался на ней достаточно долго, чтобы купить себе шестнадцать костюмов и все аксессуары, что смог получить с кредитом, который позволяла его зарплата.

Однажды вечером, поняв, что чтение наскучило ему, он отправился в театр. Его заинтересовали несколько откликов на постановки Шекспира – необычная форма его произведений по-настоящему сбивала его с толку, пока он не решил, что пьесы попадают в категорию декламируемых стихов, – но прежде он не видел ни пьес, ни кинофильмов.

Новая среда, которую он открыл, оказалась чрезвычайно интересна. Он понимал всю нереальность этого, но все же хотел знать, как это делается.

Теперь он посещал театры и кинотеатры. Сентиментальное поклонение журналам из жизни звезд вызывало у него отвращение до тех пор, пока он не увидел в одном из них героев своих любимых постановок. Это привело к новой цели. Он стал изучать фильмы и пьесы с новым интересом.

Актеры театра, признавал он, обладали особым образованием и техникой, за отдельными исключениями. Киноактеры же были скорее сомнительными дилетантами и вообще, казалось, знали об искусстве перевоплощения меньше, чем заурядная сценическая бездарность. Чем известнее имя, тем хуже они обычно играли. Если киноактер изображал роль Наполеона, он исполнял ее в точно такой же манере и характере реплик, как и в любой другой картине, разве что здесь другие актеры показывали на него и называли Наполеоном. И это, думал он, пресловутое актерское мастерство в кино.

Он отправился в самую крупную компанию в Шепердс-Буше, на окраине Лондона, сумев пленить весь персонал сверху донизу. Отсутствие опыта стало его преимуществом. Он без колебаний потребовал зарплату неслыханного размера, категорически отказался подписать контракт, который связывал бы его, и потребовал роялти за каждый фильм с его участием.

Ему охотно давали все, что он требовал, и в довершение всего потратили двести двадцать пять тысяч фунтов на рекламу. Нашелся подходящий сценарий и его запустили в производство. За два месяца картина была закончена с самой высокой себестоимостью в истории кино, после чего, предварив показ до смешного поспешным анонсом, ее выпустили в прокат, и Дэвид Бельведер – это имя стоило недельного обсуждения съемочной группы – был подарен миру.

Фильм собирал полные залы, в которых его показывали, от Лондона до Токио и обратно.