Искры

Ульяна Владимировна строго посмотрела на неет-как бы говоря: «Это что еще за вольности?» Но горничная кивала головой и улыбалась, и Ульяна Владимировна недовольно взяла газету.

Оксана видела, как лицо ее густо покраснело, руки задрожали, и сама посмотрела в газету.

— Манифест?.. Манифест о свободе? — спросила Оксана и воскликнула: — Революция же победила, мамочка! Самодержавие пошло на уступки! Ура-а! — захлопала она в ладоши и, подбежав к горничной, обхватила ее и закружилась по комнате.

Ульяна Владимировна не проронила ни единого звука и все читала. А когда прочитала, тихо промолвила:

— Да, победили Чургин и Леон.

По пути домой Оксана решила навестить родных и, дав Игнату Сысоичу телеграмму, поехала в Кундрючевку. Но никто на станции Донецкой ее не встретил, и Оксана еле добралась до хутора на случайной подводе. И тут, по пути, она узнала все, что произошло в Кундрючевке накануне.

Вошла Оксана в хату и остановилась у порога. На кровати, обняв маленькую дочку Насти, плакала и причитала Марья. У Оксаны сердце сжалось от боли, и слезы полились по щекам. Казалось, не Настину дочь, а ее, маленькую Аксюту, прижимает к себе Марья, мать ее родная, кровная, и плачет горькими слезами, не зная, что будет с этой крошкой в чужом городе, среди чужих людей — у воспитателей… Давно-давно так было в этой хате, и вот она, Оксана, блистательная, богатая, стоит в родной хате, а мать все плачет и плачет, и ее тягучий, полный отчаяния голос разрывает сердце.

— Что же мы делать будем, кровинушка ты моя, сиротинушка? Нет у тебя батечки теперь, да не будет и теплого угла и кусочка хлеба. Все забрали, ироды, все вымели из амбара и выселяться велели с родного места…

Оксана, еле владея собой, тихо окликнула:

— Мама!.. — Но Марья не слышала ее и не видела и, шатаясь из стороны в сторону, будто качая плачущую девочку, все причитала в голос по загубленной жизни своей, детей своих, внуков…

— Мама!.. — крикнула Оксана, бросившись к Марье. Потом опустилась на лавку, закрыла лицо руками и зарыдала.

— Да, пропала наша жизнь, доченька моя родная, пропала и больше не вернется, — говорила Марья.

Никогда не было так тяжко на душе у Оксаны. А когда она выслушала, как били Федьку и пороли плетками Игната Сысоича, как сам Нефед Мироныч забрал все зерно, лошадь, корову и пару быков, а атаман велел Игнату Сысоичу выселяться с хутора, и он уже уехал с Настей в Югоринск и повез не приходившего-в себя Федьку, она пошла в правление и гневно сказала Калине:

— Ваши действия в отношении моего отца и моих родственников считаю преступными. Я сейчас же еду к наказному атаману и попрошу его посадить вас в тюрьму!

Калина развел руками и с усмешкой ответил:

— Что ж, мадамочка? Такая моя должность, и я не имею прав, чтоб никаких мер не принимать против крамольников. Так что извиняйте. А насчет тюрьмы’ можно сказать так: тюрьмы понаделаны не для атаманов, а для супротивников государя-императора, и вы, как человек образованный, должны это понимать.

— О, какой же вы негодяй! — воскликнула Оксана и повернулась к двери.

Калина строго крикнул ей вслед:

— Это еще что за слова такие?! — Но Оксана уже бежала улицей хутора.

Вернувшись домой, она вырвала лист бумаги из хозяйственной тетради Федьки и написала Якову телеграмму:

«Судьба жестоко посмеялась надо мной. Я думала, что любовь выше всего мирского, и пошла за тобой. Я ошиблась. Есть любовь выше моей и благородней. Имя ей — любовь к народу. Во имя ее я порываю с тобой навсегда. Прощай. Оксана».

Глава тринадцатая

1

Югоринский совет депутатов рабочих послал председателю Совета министров Витте телеграмму с требованием созвать Учредительное собрание, ввести восьмичасовой рабочий день, освободить политических заключенных и разрешить революционерам-эмигрантам вернуться на родину.

Хозяину завода были предъявлены требования: сократить рабочий день для взрослых до восьми и для подростков до шести часов; уволить директора завода инженера Вульфа и мастеров Клюву и Шурина, повысить расценки на двадцать пять процентов и уравнить оплату труда женщин с оплатой труда мужчин; предоставить двухнедельные отпуска рабочим и служащим за счет завода; построить школы для детей рабочих и клуб для культурно-просветительных нужд рабочих и служащих; выдавать пенсии престарелым рабочим и пособия при утрате трудоспособности; обеспечить рабочих завода и их семьи медицинской помощью.

Суханов приехал в Югоринск, подождал, пока выдуют домны, и расклеил объявление, в котором говорилось: