Искры

«Бюллетень» был отпечатан десятитысячным тиражом в городской типографии и расклеен по городу и поселкам. Кое-где черносотенцы сорвали его, но рабочие-дружинники задержали двух таких и привели в Совет. Ткаченко допросил их и задумался: «А что я с ними буду делать? Не арестовывать же их?» — Но потом решил: «Арестую, как противников революции, и все дело», — и велел дружинникам запереть черносотенцев в сарай.

Лавренев, услышав об этом, сказал Ткаченко:

— Тогда я напечатаю объявление о том, что всякий срывающий публикации Совета впредь будет арестовываться. Раз действовать, так надо действовать решительно.

Но Ряшин и Кулагин предупредили Леона, что если члены президиума будут так поступать с гражданами, власти могут арестовать всех членов Совета.

— Хорошо. Спасибо за предупреждение, — ответил Леон.

Действительно, в Совет прибыла бумага от полицмейстера с требованием доставить виновников задержания двух граждан в полицию, а граждан освободить. Леон отдал бумагу Лавреневу и сказал:

— Ответь письменно, что Совет и впредь будет пресекать выступления черносотенцев.

Больше бумаг в Совет по этому вопросу не поступало.

К вечеру забастовали рабочие железнодорожного узла и механических мастерских, прекратили работу хлебопекарни, ушли с работы служащие почты и банков. На другой день не явились в контору завода служащие, забастовали парикмахеры, прислуга гостиниц и ресторанов, учащиеся старших классов городской гимназии и закрылись магазины. Через два дня после обращения Совета в Югоринске не работало ни одно предприятие и заведение.

Леон пришел в Совет рано утром, а там уже была толпа просителей.

— Гражданин председатель, разрешите отправить срочно депешу? — обратился к Леону какой-то человек в золотых очках и сунул ему в руку бумажку.

— Гражданин председатель, покорнейше прошу разрешить работать хотя бы центральной парикмахерской, — обратился маленький человек и отдал Леону прошение.

Леон взял бумаги, хмуро прочитал их, не зная, что с ними делать. «Гм! Интересное дело получается. Идут не к властям, а в Совет!», — подумал он и, увидев-крестьянина в залатанном полушубке с прошением в руке, взял прошение и прочитал:

«И чтоб Совет рабочих отобрал мою хату у нашего богатея, потому он выменял ее у моего семейства в голодный год за мешок ячменя, когда я был на заработках на шахте». И опять Леон задумался. «Новое дело. Но… тут надо помочь», — сказал он про себя и написал записку старосте хутора, в котором жил крестьянин, чтобы крестьянину немедленно возвратили хату.

Пока Леон писал записку, перед ним появилась девушка и робко положила на стол небольшой лист бумаги. На нем крупным неровным почерком было выведено: «Югоринскому совету рабочих. Прошение… Мы, прислуги, решили объявить забастовку и просим Совет подсобить нам и написать, чего можно требовать с хозяев».

Леон поднял глаза на девушку, усмехнулся и спросил:

— Девять человек вас подписалось? А вы все забастуйте, все прислуги города, — посоветовал он девушке. — Вы по воскресеньям работаете?

— Работаем и по воскресеньям, и по праздникам, — смелее ответила девушка.

— Тогда мы так запишем, — сказал Леон и, взяв лист бумаги, написал: «Предоставлять день отдыха один раз в неделю». — А платья, фартуки там или передники хозяева дают вам?

— Нет.

— Нет. Тогда мы и об этом напишем… Вы говорите, говорите, а я буду писать, — сказал Леон.

Девушка жаловалась на грубое обращение нанимателей, на плохое питание, на то, что многие прислуги работают только за харчи, а Леон составлял перечень требований. Потом написал обращение ко всей домашней прислуге города с призывом к стачке и направил просительницу с запиской к Ткаченко, чтобы он напечатал обращение в «Бюллетене».

Обрадованная девушка забыла даже попрощаться и пошла искать Ткаченко.

Вот у стола послышался вкрадчивый голос:

— Разрешите, гражданин председатель? — И перед лицом Леона появилась волосатая рука с бумагой. — Я владелец гостиницы «Европейская». Ну-с, вы, конечно, понимаете, что город не может оставаться без гостиницы. Приезжие деловые люди, высокопоставленные…

— Что вам надо? — прервал его Леон, — Забастовали служащие, что ли?

— К сожалению, так.

— Ваши служащие поступили правильно. Совет не может пойти вам навстречу, — отрезал Леон.

— Позвольте, но вы же понимаете…

— Именно потому, что я понимаю, я и говорю… Совет всячески поддерживает ваших служащих, но не вас… Кто еще в Совет? — обратился Леон к посетителям.

Просителей было много, и они уже окружили других членов президиума. Перед Ряшиным стояла маленькая пожилая женщина с исписанным вкривь и вкось тетрадочным листком в руке и все пыталась что-то сказать, но Ряшин наставительно говорил ей:

— Все я понимаю, мамаша, но мы стачечный орган и мукой не занимаемся. Понимаете? Мы, рабочие…

— Я, сынок, это понимаю, но войди в мое положение, родимый: внучата у меня на руках, а сына на войне убило. Чем же я должна кормить их, по-твоему?

— Не имеем прав, мамаша, — с раздражением отвечал Ряшин. — Подождите немного, мы соберем скоро деньги в стачечный фонд, тогда поможем и вам.