Искры

— А тут и думать нечего, — смелее ответил Яков. — Я не имею права самовольно сократить рабочий день, да и при всем желании не смог бы этого сделать, раз он везде у нас такой. Мое масло и моя мука стали бы в таком случае намного дороже, чем у других, и я вынужден был бы или закрыть завод и мельницу, или резко снизить людям заработки. Вот добьетесь закона — тогда я с полным удовольствием, когда все мы, хозяева, будем в одинаковом положении.

Один из делегатов в рабочей промасленной одежде возразил:

— То дело правительства, а сейчас мы у вас требуем и будем стоять на своем. И к работе на старых условиях не приступим.

Это был Спиридон, первый старший рабочий, начинавший хозяйство Яшки.

— Ты, Спиридон, так говоришь? — с кривой улыбкой спросил Яков. — Неужели тебе расхотелось работать со мной? Жаль, жаль.

— Ничего, вы без нас все одно не обойдетесь. Принимайте наши требования или…

Старшин мирошник досадливо прервал его:

— Спиридон, мы еще не говорили с Яковом Нефедовичем, что ты забегаешь вперед? — и, обернувшись к Якову, улыбнулся и продолжал: — Яков Нефедович, вы, конечно, понимаете современное политическое положение в стране. Я думаю, вы благоразумно отнесетесь к требованиям ваших рабочих и удовлетворите их.

— Конечно, конечно, — подтвердил Яков. — Я сам из простого народа и хорошо знаю его жизнь.

— Не похоже. Это вы просто подделываетесь под народ, — заметил Спиридон.

Яков недобро посмотрел на него, сказал:

— Не похоже… Поезжай в нашу станицу и узнаешь, кто я… Тоже, капиталиста нашел… Ты вот в добром костюме работаешь, а мой батька в таком меня только в церковь пускал.

На этом беседа и кончилась. Вечером Яков пригласил к себе старшего мирошника, договорился с ним, какие требования рабочих можно удовлетворить, и положил в карман ему сто рублей.

А часом спустя в степи показалась толпа. Она приближалась к имению стремительно, становилась все больше, и уже были слышны ее грозные выкрики. Над головами людей мелькали поднятые вилы, колья, топоры.

Яков спустил с цепей волкодавов, метнулся в дом, сорвал со стены ружье и кликнул Андрея. Но ни Андрея, ни охраны не было.

— Негодяи! — выругался он, и им овладело отчаяние.

«Убьют, все разгромят», — подумал он, стоя на веранде, и почувствовал, как на лбу у него проступил пот и руки задрожали. На миг вспомнились Оксана, отец, Алена, а в следующий миг он сказал:

— Эх, была не была! — и стал ждать.

Толпа приближалась к имению. Яков смотрел на нее темными, горящими глазами и придумывал, что бы это сделать. Но вдруг он заметил: впереди всех, в синей поддевке, с топором в руке, бежал Андрей. Вот он обернулся, что-то крикнул и бросился к воротам имения.

— А-а-а!..

— Громи-и-и!

Мужики обложили имение со всех сторон. Собаки, как звери, бросились к воротам, к изгороди. Раздался выстрел, но — собаки стали еще злее.

Андрей вместе с отцом остановился перед воротами, взметнул над головой топор и крикнул:

— Руби!

Сверкнули в воздухе топоры, и полетели щепки, клочья собачьей шерсти, затрещали, повалились ворота, и двор наполнился угрожающими голосами.

Яков стоял на веранде — без шапки, в косоворотке. Вот он уже поднял было ружье, но в последнее мгновенье заставил себя бросить его под ноги осадивших веранду мужиков.

— Берите, стреляйте! В грудь стреляйте! — неистово крикнул он и рванул рукой ворот рубашки.

Мужики замешкались, и Яков в ту же секунду воспользовался этим:

— Чего вам от меня надо? Земли? У меня своей нету. Хлеба? Можете весь забрать, какой есть на ссыпке, там пять вагонов ячменя. Лошадей, овец хотите забрать? Они в степи. Что еще хотите от этого дерева, от хаты и сараев?

— Уплати сполна за работу!

— Уплачу.

— Зерна дай на хлеб детишкам!

— Дам. Еще что?.. Эх вы, горячие люди! — осмелел Яков. — Как будто со мной нельзя договориться по-человечески… Да вы заходите в дом, сядьте и обо всем договоримся чинно и благородно. Я не святой, могу и нехорошее сделать кой-кому, так вы так и скажите. Я не шкура, как Чернопятов, и не помещик, а мужик и хлебороб.

— Не слушайте его! — крикнул Андрей и распахнул поддевку.

— Громи все! — поднял топор отец Андрея, но их остановили мужики.

— Погодим малость, давайте попробуем сначала миром с ним…

Имение Якова уцелело. Но ночью дом вспыхнул сразу в нескольких местах. А днем в распахнутые ворота вкатился старенький фаэтон Френина.

— Яков! Яков, где вы, черт вас возьми? Конституция! Конституция, говорю! — кричал старик Френин, вбегая с газетой в руках на кухню, где отсыпался после бессонной ночи Яков.

Вскочив с постели, Яков вырвал из рук его газету и с жадностью впился в нее глазами.

— «Незыблемые основы гражданской свободы… свободы совести, слова…» Так, хорошо… «Привлечь теперь же к участию в Думе…» «Чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной думы…» Тоже хорошо, — читал он, ероша пятерней волосы. — Молодец, Николай Романов! Теперь все ясно. Кончилась наши счеты с самодержавием. Конец революции! Шаль только, вот дом изуродовали.